Новая постиндустриальная волна на Западе. Антология/Под редакцией В. Л. Иноземцева. М.: Academia, 1999. 640 стр.

Книга представляет собой сборник работ наиболее известных западных специалистов по теории постиндустриального общества и футурологии. В сборнике представлены исследователи, определяющие современное состояние постиндустриальной теории, — П. Дракер, Дж. Гэлбрейт, Ф. Фукуяма, Л. Туроу, М. Кастельс, виднейшие специалисты по проблемам управления и теории современной корпорации — Л. Эдвинссон, Т. Стюарт, Ч. Хэнди, Т. Сакайя, а также наиболее известные эксперты по проблемам экологической безопасности и отношений с «третьим миром» — А. Гор, Д. Мидоуз, Р. Райх, П. Пильцер, Э. фон Вайцзеккер и др. Ни один из представленных в сборнике текстов ранее не публиковался на русском языке. Книга рассчитана на широкий круг читателей — специалистов по современной экономике и международным отношениям, социологии и политологии, студентов и аспирантов гуманитарных факультетов вузов. ISBN 5-87444-067-4 ББК 65.01 06 01 000000 — 24 Б 76 (02) — 99 Центр исследований постиндустриального общества, 1999 г.

В.Иноземцев Перспективы постиндустриальной теории в меняющемся мире

Заглавие данной антологии — «Новая постиндустриальная волна на Западе» — не может не вызывать если не возражений, то по крайней мере некоторого недоумения. В книге, как сможет убедиться читатель, представлены отрывки из работ современных американских, английских и французских социологов, каждого из которых в отдельности обычно не относят к числу приверженцев постиндустриальной теории в том ее каноническом виде, в каком она была сформулирована в трудах Д.Белла и его сторонников. Между тем для нас несомненно, что представленные здесь и подобные им работы могут рассматриваться как развитие и совершенствование этой концепции, рамки которой видятся большинству российских обществоведов искусственно зауженными. На наш взгляд, теория постиндустриального общества не может быть расценена как одна из множества доктрин, распространенных сегодня в западной социологии. Изначально эта концепция рассматривалась как «аналитическая конструкция, а не картина специфического конкретного общества... [как] некая парадигма, социальная схема, выявляющая новые оси социальной организации и стратификации в развитом западном обществе»¹. Такой подход к предмету и задачам исследования существенным образом выделяет постиндустриальную теорию из остальных социологических доктрин нашего времени. Мы не стремимся выступить в роли апологетов этой концепции и, в отличие от советских идеологов, считавших ее лженаучной, доказать отсутствие в ее внутренней структуре всех и всяческих недостатков. Хотелось бы лишь привлечь внимание читателей к двум важнейшим обстоятельствам, которые определяют роль и значение этой теории.

Во-первых, нельзя не признать, что теория постиндустриального общества является сегодня единственной социальной метатеорией, которая в полной мере воспринята западной социологической традицией. Причины этого весьма сложны и комплексны, и на них мы подробно остановимся ниже. Пока же необходимо отметить, что данная концепция по сути своей представляет собой позитивистскую теорию, истоки которой обнаруживаются во временах зарождения того индустриального строя, возможность преодоления которого она сегодня декларирует. Развитие постиндустриальной теории от идеи до зрелой научной концепции шло естественным эволюционным путем, никогда не подпадавшим под жесткое влияние идеологических факторов и всегда сопряженным со свободной научной дискуссией. Это фактически единственная из западных теорий, приверженцы которой не только не отрицали научного значения марксизма, но и стремились вести с ним глубокий конструктивный диалог (не поддержанный, к сожалению, советскими обществоведами).

Естественное, эволюционное развитие постиндустриальной концепции в конечном счете обеспечило ее заслуженное и чрезвычайно широкое распространение в современной западной социологии. Следует особо подчеркнуть, что это не было связано с бурным совершенствованием методологических основ теории (в чем можно легко убедиться, изучая литературу 80-х и 90-х годов) или приданием ей какого-либо официального статуса (что вообще невозможно в рамках свободного общества). Постиндустриальная теория, которая прямо и непосредственно не бросала вызов ни одному из направлений западной социологической традиции, но была в то же время отлична от всех прочих, постепенно стала объективной основой большинства социологических построений. Этому можно найти четыре основные причины. Во-первых, концепция постиндустриального общества оптимально сочетает в себе элементы социо- философской теории и черты прикладной социологической доктрины, она гармонично сочетает решение задач исторической периодизации и типизации с определением структуры, характера и исторического места современных западных обществ. Во-вторых, основоположники постиндустриализма в весьма четкой и недвусмысленной форме определяют формирование нового общества в понятиях прогресса научного знания и технологических достижений, и это оказалось более чем уместным в послевоенном мире, когда не только в социологии, но и в общественном мнении стала доминировать исключительно высокая оценка науки, образования и развития технологий. В-третьих, эта доктрина с самого начала подвергала резкой критике разграничение обществ на «капиталистические» и «социалистические», отмечая, что оно не является в должной мере сущностным; поражение и крах коммунистических режимов укрепили эту позицию (именно ее усвоение сильно пополнило в 90-е годы ряды сторонников постиндустриализма). И, наконец, четвертая причина, которую, видимо, сегодня еще не просто воспринять достаточно адекватно (и это станет предметом активных дискуссий в ближайшее десятилетие), кроется в кризисе, поразившем сегодня страны Азии, стремившиеся пойти по пути догоняющего индустриального развития. Это окончательно продемонстрировало, сколь затруднительно для стран, находящихся на индустриальной стадии професса, стать полноправными участниками сообщества постиндустриальных держав, и подчеркнуло раздел планеты на постиндустриальную зону и остальной мир. Таким образом, несмотря на отсутствие в последние десятилетия того взрывного интереса к постиндустриальной проблематике, который наблюдался в 70-е годы, эта концепция все глубже проникает в сознание исследователей и становится естественным методологическим базисом современной западной социологии.

Во-вторых, следует особо отметить, что подобный ход развития концепции не противоречит ее основам, а непосредственно определяется ими. Если обратиться к наиболее известным работам Д.Белла, признанного патриарха постиндустриализма, можно легко увидеть, что неоднократно провозглашавшийся им акцент на проблемы организации технологий и теоретического знания не исчерпывает суть постиндустриального общества. Помимо этого рассматривается множество иных социальных и экономических сдвигов — переход от товаропроизводящего хозяйства к сервисной экономике, повыше- ние роли образования, изменение структуры занятости и ориентиров человека, становление новой мотивации деятельности, развитие принципов демократии, формирование новой политической системы общества, переход к определенным элементам планирования и нерыночной экономике благосостояния. Этот перечень можно продолжать достаточно долго, но даже из сказанного становится ясно, что теория постиндустриального общества, не воспринимая в качестве центрального никакого преходящего социального процесса или явления (и здесь проходит ее существенное отличие от марксизма, акцентировавшего внимание на классовом конфликте буржуазного общества и «основном противоречии» капитализма), была изначально создана в таком виде, который мог как легко инкорпорировать в себя целый ряд новых направлений в социологическом анализе, так и, в свою очередь, породить множество новых подходов, основанных на применении своих основополагающих методологических постулатов к оценке возникающих с течением времени тенденций и процессов.

Именно из этого, на наш взгляд, проистекает тот факт, что теория постиндустиального общества никогда не встречала в западной социологии явной оппозиции, — факт, который нельзя не признать уникальным в истории развития социальных доктрин. На этом базируется наш взгляд на работы, представленные в данной антологии, как на некую новую волну постиндустриализма. Авторы этих работ восприняли широкий методологический подход, проповедуемый постиндустриальной теорией, и либо стремятся развить его с учетом современной специфики, либо применяют его к конкректным проблемам современного общества. Здесь следует прямо указать, что три основных блока проблем, представленные в нашем сборнике (помимо методологического и общетеоретического осмысления перспектив и движущих сил развития современной цивилизации), а именно вопросы становления нового типа личности, изменения ее мотивов и целей; радикальных перемен, происходящих в процессе создания богатства и переосмысления понятий стоимости и ценности; наконец, взаимодействия постиндустриальных держав с внешним миром в условиях перераспределения центров силы и сохранения экологических проблем, — все эти вопросы прямо трактуются на основе важнейших постулатов теории постиндустриализма. Сегодня постиндустриальная доктрина незаметно, но весьма уверенно становится одним из наиболее эффективных тео- ретических инструментов исследования тенденций развития обществ, вступающих в XXI век.

К составлению этой антологии подтолкнули нас еще несколько обстоятельств, обусловленных российской спецификой. Хорошо известно, что в эпоху доминирования идеологизированного марксизма теория постиндустриального общества рассматривалась как оппозиционная официальной точке зрения и не подрергалась глубокому анализу, оставаясь объектом резкой, но поверхностной критики. Крах коммунизма и стремительная переориентация на формирование рыночной экономики привели к гипертрофированному вниманию российских исследователей к трудам идеологов «свободного рынка» и эконометрическим работам; на этом фоне труды основателей и классиков постиндустриальной теории продолжали оставаться фактически незнакомыми российскому читателю. Это привело к двум крайне неблагоприятным тенденциям, каждая из которых уже проявилась вполне отчетливо.

С одной стороны, концепция постиндустриального общества, чьи основатели всегда жестко дистанцировались от коммунистических воззрений, стала служить в России неким инструментом, позволяющим отечественньш социологам протаскивать свои самые странные теоретические построения. Некоторых видных российских ученых привлекают в этой теории не ее внутренняя сущность и методологический потенциал, а скорее ряд наукообразных клише, которые они приспосабливают к своим потребностям так же, как несколько ранее делали это с марксистской теорией. Сегодня, когда А-В.Бузгалин и А.И.Колганов заявляют, что «коммунизм рождается как постиндустриальное и постэкономическое общество (курсив авторов. — B.H.)"², а Ю.В-Яковец считает укладывающейся в рамки постиндустриализма мысль о том, что «каждая последующая ступень исторического прогресса в 1,5 раза короче предыдущей», и рассчитывает на этой основе продолжительность различных фаз постиндустриальной цивилизации с точностью до 5 (!) лет до 2300 (!) года³, не остается сомнений, что усвоение идей постиндустриализма в современной России находится на гораздо более примитивном уровне, нежели в советский период. Даже идеологизиро- ванная критика 70-х годов имела под собой понимание того, что же именно хотели сказать западные исследователи, и основывалась на противоречии этих положений марксизму. Современная же «поддержка», оказываемая рядом российских авторов постиндустриальной концепции, дискредитирует ее в глазах здравомыслящих ученых больше, нежели критические замечания вчерашних партийных идеологов.

С другой стороны, демагогические рассуждения о постиндустриализме все чаще служат обоснованию новой роли России в мире и конструированию путей ее включения в мировую цивилизацию. В этой связи акцент делается на возможность прорыва России в эту новую стадию через развитие своего интеллектуального потенциала. Однако совершенно не принимается в расчет тот факт, что реальным фундаментом становления постиндустриального строя являются широкое распространение успехов индустриализации и достижение высокого уровня благосостояния населения, который и стал основой изменения предпочтений и ценностей современного человека. Между тем наши обществоведы, признавая, что «Россия не успела вклиниться в постиндустриальную стадию, так как находится на индустриальной», полагают, что страна имеет сегодня «исторический шанс — необремененная постиндустриальной моделью, она готова не только гармонично войти в новую модель цивилиза-ционного развития, но и при определенных условиях стать лидером этого процесса»⁴. Более того, фактически утверждается, что «эпицентром этого переворота [в становлении новой постиндустриальной парадигмы] окажется, по всей вероятности, Россия»⁵, поскольку подобный идеал «выстрадан» нашей страной и воспринят ее народными массами⁶. Стремясь в условиях беспрецедентного идеологического кризиса и отсутствия конструктивных идей найти в западной социологической мысли хоть что-то, что коррелирует с их собственными представлениями, отечественные обществоведы вновь обращаются к идее о возможности «догоняющего» развития, осно- ванного на искусственном сосредоточении материальных и человеческих ресурсов на отдельных направлениях, способного обеспечить индустриальный прогресс, но, как показал ранее опыт СССР, а сегодня и Азии, не создать основы постиндустриального строя. Между тем сегодня, в условиях нарастающего экономического кризиса, проповедь исключительности и мессианства весьма опасна. Полагать, что Россия, бесспорно, являющаяся важным членом мирового сообщества, но все же одним из многих таких же равноправных членов, способна идти своим путем, минуя многие этапы, и указывать человечеству правильный путь в будущее, — значит оценивать свой народ не как «не хуже» другого, что вполне естественно для каждого обладающего чувством собственного достоинства человека, а преподносить его в качестве «лучшего» среди прочих; но это означает перейти ту тончайшую грань, которая лежит между демократическим гуманизмом и фашистской идеологией исключительности.

Все это показывает, что знакомство с современными работами западных авторов, не скованных идеологической приверженностью принципам ничем не ограниченной рыночной экономики и исследующих современные экономические и социальные тенденции с методологических позиций одной из наиболее совершенных социологических теорий, чрезвычайно важно для российских ученых, имеющих огромный творческий потенциал, реализация которого серьезно сдерживается их оторванностью от основных направлений современной социальной теории и фактически полным прекращением какого бы то ни было диалога с западными исследователями.

Представляя читателям этот сборник, мы считаем целесообразным более подробно рассмотреть как становление постиндустриальной концепции, так и основные направления ее развития начиная с середины 70-х годов. Именно поэтому данное введение разделено на две достаточно самостоятельные части.

Концепция постиндустриального общества представляется нам воплощением продолжительной научной традиции, восходящей еще к эпохе Просвещения. Именно в то время исследователи впервые стали акцентировать внимание не столько на вопросах политического устройства общества или организации его духовной сферы, сколько на экономических аспектах социальной жизни. Нельзя не заметить при этом, что первым же следствием нового подхода стало перенесение акцента на проблемы технологического порядка. Примером тому может служить знаменитая работа Ж.-А. де Кондорсе «Эскиз исторической картины прогресса человеческого разума»⁷; в ней в наиболее явной форме соединились элементы прежних и новых воззрений: весьма интересно наблюдать, как автор, описывая этапы технологического и хозяйственного прогресса цивилизации, пытается связать их с периодами эволюции человеческого разума, дабы придать своей работе более привычную для того времени форму. Но отмечая эту книгу как некую квинтэссенцию социально-философской мысли того времени, следует помнить, что тогда же разрабатывались экономические идеи Ад.Смита и А.-Р.Ж.Тюрго, исторические подходы Д.Юма и И.Г.Гердера и моральная философия Ж.-Ж.Руссо и Ф. Хатчесона; они решительно вытесняли социальную метафизику картезианства и примитивные социологические построения Ф.Бэкона, Т.Гоббса и Г.Гроция.

Эти тенденции стали необратимыми с наступлением индустриальной эпохи, которую ее идеологи самым непосредственным образом связывали с реализацией идей века Просвещения. Противопоставление индустриальной цивилизации как нового прогрессивного этапа в развитии человечества его предшествующим стадиям доминировало в сознании исследователей в течение всей первой половины прошлого столетия. При этом сторонники идеи индустриализма стремились уже не продемонстрировать преемственность нового общества по отношению к прежнему, а всемерно подчерк- нуть его самостоятельный характер, его доминирующее значение в наступающую эпоху. Одним из ярких подтверждений таких настроений является, в частности, известный заказ, сделанный А. де Сен-Симоном автору «Марсельезы» Руже де Лилю написать «Промышленную Марсельезу», открывающую миру революционный потенциал нового строя.

Идеологи индустриального общества — а именно в качестве такового понимали формировавшийся социум основоположники позитивизма — считали, что этот тип социального устройства свободен от тех резких классовых противоречий, которые существовали ранее, прежде всего в силу отсутствия праздного класса, внеэкономическими методами присваивавшего продукт общественного труда. Определяя промышленника как человека, «который трудится для производства или для доставки разным членам общества одного или нескольких материальных средств, удовлетворяющих их потребности или физические склонности»⁸, А. де Сен-Симон высказывал два важных положения относительно природы индустриального строя. Во-первых, он обосновывал тезис о том, что «единственной целью, к которой должны быть направлены все наши мысли и все наши усилия, является организация промышленности, понимаемой в самом широком смысле, охватывающей все виды полезных работ»⁹; при этом он предполагал, что в будущем особое значение приобретут технические и научные знания, а «постоянной целью общественной организации [станет] возможно лучшее применение для удовлетворения потребностей человека знаний, добытых науками, искусствами и ремеслами, расширение этих знаний, их совершенствование и возможно большее накопление, словом, возможно более полезное сочетание всех отдельных работ в области наук, искусств и ремесел»¹⁰. Во-вторых, устранение социальных противоречий мыслилось им на пути доминирования промышленного класса над обществом («промышленный класс, — писал он, — есть основной класс, питающий все общество, класс, без которого не может существовать никакой другой; поэтому он имеет право заявить ученым, а тем более всем другим непромышленным элементам: мы согласны давать вам пищу, жилище и одежду и вообще удовлетворять ваши потребности только на определенных условиях»¹¹); идея же равенства, столь близкая идеологам эпохи Просвещения, реализовывалась через апелляцию к тому, что различное положение, занимаемое людьми в социальной иерархии, будет определяться не наследованными правами и привилегиями, а исключительно различиями в их собственных способностях и талантах.

Аналогичную точку зрения, обогащенную оценкой отдельных частных моментов, высказывали позже наиболее известные представители позитивизма в социологии — О.Конт и Дж.Ст.Милль. Оба они отметили как тот факт, что индустриальное общество не может в полной мере искоренить неравенства («если существуют люди, терпящие физические лишения или деградирующие морально, — указывал Дж.Ст. Милль, — то это является показателем несовершенства их социального окружения; указывать же на то, что страдающие члены общества являются низшими в физическом или моральном отношении, — значит обнаруживать не смягчающее, а лишь усиливающее несправедливость обстоятельство»¹²), так и то, что место самого индустриального строя в истории человечества нуждается в более четком определении. Фактически именно эти два мыслителя стали последними крупными социальными философами, которые в рамках позитивистской традиции проводили явное противопоставление между буржуазным обществом и феодализмом. О.Конт отмечал, что уход феодализма с исторической арены был естественным процессом, что «падение этой системы совершалось беспрерывно в продолжение предшествовавших веков вследствие ряда видоизменений, независимых от всякой человеческой воли, которым способствовали все классы общества, оно явилось, одним словом, необходимым следствием движения цивилизации»¹³; Дж.Ст. Милль называл этот тип общества важной и необходимой подготовительной фазой, обеспечившей в конечном счете триумф капиталистического строя. «При господстве и под влиянием феодальной системы, — указывал он, — в цивилизации произошел значительный прогресс, и причиной падения этой системы были не ее недостатки, а хорошие стороны, а именно прогресс, происшедший под ее влиянием, в силу чего человечество стало желать и сделалось способным осуществить лучшую социальную форму, чем та, которую давал феодализм»¹⁴. Начиная с этого момента противопоставление феодализма и капитализма стало отходить на второй план; в условиях экспансии индустриальных порядков особое внимание стали привлекать элементы, которые акцентировали внимание на исторической преемственности различных социальных систем в большей мере, чем на подчеркивании различий между ними. Таким образом, возникла потребность в периодизации истории на основе анализа роста и развития производительных сил. Тем самым была заложена предпосылка становления теории постиндустриального общества.

Наиболее явно новая тенденция проявилась во второй половине прошлого столетия. Разделяя предложенный А. де Сен-Симоном, О.Контом и Дж-Ст.Миллем подход к буржуазному обществу как к обществу «промышленников», ряд философов и социологов, следовавших основным методологическим принципам позитивизма, акцентировал внимание на вычленении отдельных исторических фаз по признакам технологической организации производства, обмена и распределения создаваемых в обществе благ. Приверженцы «исторической» школы в политической экономии предприняли выделение эпохи дикости, а также пастушеской, земледельческой, земледельческо-мануфактурной и земледельческо-мануфактур-но-коммерческой стадий¹⁵. По несколько иным критериям были определены этапы замкнутого домашнего хозяйства, городского хозяйства и народного хозяйства¹⁶. На основе анализа типов распределения и обмена производимых благ были разграничены, кроме того, периоды естественного натурального, денежного и кредитно- го¹⁷, а несколько позже — эпохи индивидуального, переходного и социального хозяйства¹⁸. В относительно завершенном виде концепция периодизации, основанная на изучении организации производства и обмена благ, увидела свет в работах представителей «новой исторической школы» в начале XX века¹⁹. Таким образом, возникла первая фундаментальная составляющая теории постиндустриального общества: в качестве доминирующего распространился подход, основанный на периодизации истории не по принципу оценки классовой структуры соответствующих обществ, а на основе исследования технологических аспектов организации общественного производства.

Параллельно развивалось и иное научное направление, приверженцы которого с позиций преобладания технологических факторов в общественном развитии разрабатывали проблемы модификации социальной структуры под воздействием этих факторов. Одним из первых исследований, в котором глубокий анализ промышленной системы был соединен с изучением институциональной структуры общества, стала известная работа Т.Веблена²⁰, положившая начало институциональному направлению в политической экономии. Предложенная им теория оказалась чрезвычайно удачной; учитывавшая многие факторы, в том числе формы организации обмена, характер взаимодействия между социальными группами и классами, формирование индивидуальной мотивации, она стала наиболее полной и многофакторной из всех, созданных в первой половине нашего столетия. Такая широта охвата разнообразных социальных проблем придала концепции Т.Веблена большое прогностическое значение и активизировала работы других авторов в рамках институциональной традиции. Главное значение институциональной концепции для становления постиндустриальной теории заключалось прежде всего в том, что ранее абстрактная идея противопоставления стадий технологической эволюции преломилась в новых условиях в структуризацию секторов общественного производства и выявление внутренних закономерностей хозяйственного развития, не зависящих от социальной и политической системы той или иной страны. В конце 40-х годов в работах американского экономиста К. Кларка «Экономика в 1960 году» и французского обществоведа Ж. Фурастье «Великая надежда XX века» были сформулированы важнейшие методологические принципы теории постиндустриального общества — подразделение всего общественного производства на первичный (сельское хозяйство), вторичный (промышленность) и третичный (сфера услуг) секторы и положение о грядущем росте доли третичного сектора по сравнению с первичным и вторичным как в совокупной рабочей силе развитых стран, так и в структуре валового национального продукта. Таким образом, сформировалась вторая фундаментальная составляющая теории постиндустриального общества: на этот раз принцип доминирования технологических аспектов организации общественного производства над оценкой классовой структуры оказался распространен не только на историческую периодизацию, но и на конкретный анашз экономического развития современных обществ.

Эти положения ознаменовали собой относительную завершенность построения системы методологических предпосылок теории постиндустриализма. Следует заметить, что эти предпосылки вполне оформились лишь в работах, созданных в середине нашего столетия; между тем достаточно сравнить положение А. де Сен-Симо-на о том, что, когда промышленники станут господствующим классом, «они придадут каждому из них значение соответственно услугам, оказанным ими промышленности... и [в результате] общественное спокойствие будет вполне обеспечено, благосостояние государства будет развиваться с той быстротой, какая только возможна, и общество будет обладать всем тем индивидуальным и общественным счастьем, на какое только может притязать человеческая природа»²¹, с тезисом Ж. Фурастье, согласно которому, когда промышленная организация разовьется настолько, что большая часть занятых сосредоточится в сфере создания услуг и информации, а человек сможет посвятить себя занятиям более совершенным, чем непосредственное производство, утвердится господство технокра- тии, государство начнет осуществлять действенный контроль за экономикой, а средства производства перестанут быть объектом классовой борьбы²², чтобы понять, насколько близки основные подходы современных постиндустриалистов к подходам их далеких предшественников. По сути дела, изменились лишь исторические условия возникновения концепций; идеал же, который рассматривался в качестве цели, остался прежним. Разница заключалась, однако, в том, что в отличие от начала XIX века, когда подобные стремления не выходили за рамки благих пожеланий, в наше время они обрели черты формирующейся реальности. Поэтому на повестку дня встало терминологическое обозначение новой стадии социальной эволюции.

Истоки термина «постиндустриальное общество» не могут быть названы достаточно однозначно. Традиционно считается, что это понятие было введено в научный оборот американском социологом Д.Рис-меном, который в 1958 году применил его в заглавии одной из своих статей, получившей благодаря этому широкую известность, но носившей относительно частный характер²³. Между тем, пусть и не так широко, известно, что еще в 1917 году А.Пенти, один из теоретиков английского либерального социализма, использовал это понятие, вынеся его даже в заглавие одной из своих книг²⁴. И совсем забытым остается тот факт, что сам А.Пенти отдавал приоритет в применении данного термина А.Кумарасвами²⁵, автору ряда работ по доиндустриаль-ному развитию азиатских стран²⁶. При этом следует отметить, что те авторы, которые использовали понятие постиндустриализма в начале нашего столетия, отчетливо вкладывали в него смысл, отличный от принятого сегодня; предполагая, что индустриальный строй обострил многие социальные противоречия, они рисовали идеальное общество, где возрождены принципы автономного и даже полукустарного производства, посредством чего преодолеваются конфликты, порожденные индустриальной системой²⁷.

Сложно сейчас сказать, было ли применение понятия «постиндустриальное общество» Д.Рисменом возрождением ранее использовавшегося термина или же оно принадлежало самому американскому социологу; в любом случае нельзя не указать на один очевидный факт: как в начале века, так и в конце 50-х годов социологи пришли к использованию этого понятия не столько как определяющего с позитивной точки зрения новую социальную структуру, сколько как противопоставляющего ее предшествующим стадиям общественной эволюции. При этом методологические основы такого противопоставления, имевшиеся у А.Кумарасвами и А.Пенти, являются безусловно менее основательными, чем предложенные Д.Рисменом и другими современными авторами. Таким образом, для понимания внутренней структуры теории постиндустриализма вполне можно считать автором данного термина Д.Рисмена, а также других исследователей, применивших его в 60-е годы.

К этому периоду относится и синтез различных подходов к оценке современного состояния социума, давший начало теории постиндустриального общества в ее нынешнем понимании. Этот период принес не только широкое распространение самого понятия постиндустриализма (именно тогда Д.Рисмен выносит его в заголовок своей известной статьи, а Д.Белл использует в лекциях, прочитанных им в Зальцбурге), но и окончательное осмысление того, что любые политические и социальные различия в современных условиях не могут считаться важнее фактора технологического прогресса (уже в конце 50-х Р.Арон был убежден в том, что «Европа состоит не из двух коренным образом отличных миров: советского и западного, а представляет собой единую реальность — индустриальную цивилизацию»²⁸). К концу 60-х годов данная проблематика стала одной из наиболее актуально обсуждавшихся западными социологами; в новой идее уже тогда виделась глобальная методологическая парадигма, способная дать новый импульс обществоведческим исследованиям. Представители фактически любого из идеологических течений — от консерватора У.Ростоу²⁹ и умеренного либерала К.Томинаги³⁰ до придерживавшегося явно социалисти- б. Иноземцев ческой ориентации А.Турена³¹ и чешского марксиста Р.Рихты³² — стремились внести свой вклад в процесс становления новой концепции³³.

Новый этап в развитии теории был открыт выходом в 1973 году книги Д.Белла «Грядущее постиндустриальное общество», вызвавшей взрыв интереса к соответствующей проблематике и обусловившей превалирование футурологических концепций в западной социологии 70-х годов. В течение этого и следующего десятилетий появляются многочисленные работы, посвященные осмыслению исторического рубежа, на котором оказалось человечество. По мере углубления в соответствующие проблемы становятся все более очевидными два различных подхода, представленные в предпринимаемых исследованиях. С одной стороны, многие авторы стремились подчеркнуть различие между сложившимся к концу 60-х годов западным обществом и возникающей новой технологической цивилизацией; наиболее типичным образом подобный подход проявляется на терминологическом уровне в использовании понятий с префиксом «пост-». С другой стороны, некоторые исследователи сочли возможным формулировать позитивные определения нового строя, характеризуя его на основе одного или нескольких наиболее, с их точки зрения, присущих ему признаков. Этот процесс требует глубокого анализа, выходящего за рамки короткой вступительной статьи; между тем следует отметить, что фактически все понятия, основанные на применении префикса «пост-», были вве- дены в научный оборот между 1959 и 1972 годами³⁴, в последующем же приоритет на время перешел к иным терминам и концепциям. Однако особое значение имеет тот факт, редко рассматривающийся в литературе, что начиная со второй половины 80-х годов можно видеть некий ренессанс теории постиндустриализма, причем этот ренессанс имеет весьма глубокий и сущностный характер: сегодня гораздо меньшим влиянием пользуются не только введенные в 70-е и 80-е годы «позитивные» понятия, но и весьма влиятельная ранее теория постмодернизма, одно время претендовавшая на цельную социофилософскую картину. На всех этих вопросах мы остановимся несколько ниже.

Итак, исторически первый из отмеченных подходов был представлен прежде всего сторонниками собственно теории постиндустриального общества и приверженцами концепции постмодерни-ти; помимо этих понятий, начиная с 60-х годов использовался целый ряд иных терминов, скорее дополнявших складывавшуюся картину, чем определявших ее.

Идея постиндустриального общества остается сегодня весьма популярной, а соответствующий термин широко применяется в философских, социологических и экономических работах. Некоторые исследователи конкретизируют свои подходы, говоря о постиндустриальном капитализме³⁵, постиндустриальном социализме³⁶, а также экологическом³⁷ и конвенциональном постиндустриализме³⁸ и т.д. Между тем основой концепции постиндустриального общества остается оценка нового социума как резко отличающегося от общества, господствовавшего на протяжении последних столетий: отмечаются прежде всего снижение роли материального производства и развитие сектора услуг и информации, иной характер человеческой деятельности, изменившиеся типы вовлекаемых в производство ресурсов, а также существенная модификация традиционной социальной структуры.

Данной теории, и это достаточно очевидно, присущи оттенки технологического детерминизма, что не могло не стать причиной критики ее представителями концепции постмодернизма³⁹, принципы которой широко распространились в футурологических исследованиях в 80-е и начале 90-х годов⁴⁰, но которая занимает сегодня скорее оборонительные позиции, а ее основные постулаты все чаще становятся объектом весьма критического отношения. Наряду с этими двумя основными теоретическими направлениями с 60-х годов и до сегодняшнего дня развиваются представления о современном обществе как о постбуржуазном⁴¹, посткапиталистическом⁴², постпредпринимательском⁴³, пострыночном⁴⁴, пост-традиционном⁴⁵ и даже постцивилизационном, или постисторическом⁴⁶. Однако эти экзотические понятия не получили в литературе существенного распространения.

Приверженцы второго подхода стремятся определить новое состояние цивилизации через анализ его отдельных признаков; при этом часто в центре внимания оказываются явления, непосредственно не определяющие общество как социальное целое. Наиболее известная попытка такого рода связана с введением в научный оборот в начале 60-х годов фактически одновременно в США и Японии Ф.Махлупом Перспективы постиндустриальной теории в меняющемся мире и Т.Умесао термина «информационное общество»⁴⁷, положившего начало теории, развитой такими известными авторами, как М.Порат, Й.Масуда, Т.Стоуньер, Р.Катц и др.⁴⁸ Такой подход лежит в русле того имеющего продолжительную историю направления европейской философии, которое рассматривает эволюцию человечества сквозь призму прогресса знания. К этому направлению примыкают некоторые иные доктрины, и в первую очередь — концепция технетронного (technrtronic — от греческого techne) общества, созданная Зб.Бжезински⁴⁹, а также доктрины, подчеркивающие роль знаний и обозначающие современный социум как «the knowledgeable society»⁵⁰, «knowledge society»⁵¹ или «knowledge-value society»⁵².

Имеет место также целый ряд попыток определить новое общество не через его технологические характеристики, а с позиций апелляции к иным отдельным чертам социальной структуры. Они, впрочем, достаточно малочисленны, а возникающие определения лишены необходимой конкретности. Так, понимание формирующегося состояния как «организованного (organized)»⁵³, «конвенционального (conventional)»⁵⁴ или «программируемого общества» ⁵⁵ не обеспечивает выделения того комплекса основных принципов и отношений, который может быть признан центральным в становлении и развитии нового общества. Свидетельством неадекватности такого подхода может служить и то, что подобные определе- ния все чаще принимают предельно общий характер; так, начинают говорить об «активном (active)»⁵⁶ и даже «хорошем (good)»⁵⁷ обществе. В этом контексте признание О.Тоффлера в том, что все ранее предложенные определения будущего социума не являются удачными, вполне показательно⁵⁸.

Анализ этих подходов приводит к пониманию того, что концепции, рассматривающие формирующийся строй как отрицание второй из трех глобальных стадий общественной эволюции, являются более комплексными, нежели теории, подчеркивающие одну из сторон становящегося социума. Формы подобного противопоставления отражают не неспособность исследователя адекватно обозначить новое общественное состояние, а реальные возможности современной социологии, не охватывающей всего комплекса отношений и противоречий трансформирующегося общества в условиях, когда оно еще не стало оформившимся целым; заметим, что понятие «феодализм», например, было введено в научный оборот тогда, когда сам этот строй уже стал достоянием истории. Таким образом, мы полагаем, что обозначение нового общества с использованием префикса «пост-» при всей его условности представляется сегодня наиболее приемлемым. Нельзя не отметить также, что такой подход вполне допускает построение на его основе адекватной теории прогресса, так как позволяет выделить в истории человечества три большие эпохи и противопоставить формирующийся сегодня социум не всей истории общества, а лишь его отдельной стадии; так, Д.Белл обосновывает существование доиндустриального, индустриального и постиндустриального общее- тва⁵⁹, С.Крук и С.Лэш — премодернистского, модернистского и постмодернистского состояния⁶⁰, О.Тоффлер — «первую», «вторую» и «третью» волны цивилизации⁶¹.

На основании всего изложенного можно утверждать, что теория постиндустриального общества стала результатом взаимодействия и развития многих экономических, социальных и политологических концепций. Среди ее предшественников следует назвать созданную на базе работ новой исторической школы в 40-е и 50-е годы так называемую трехсекторную модель общественного производства, жестко разграничившую всю национальную экономику на первичный (добывающие отрасли), вторичный (обрабатывающую промышленность) и третичный (сферу услуг) секторы; разрабатывавшуюся в 50-е и в начале 60-х годов концепцию стадий экономического роста, часто отождествлявшихся со стадиями развития самой человеческой цивилизации; доктрину «единого индустриального общества», чрезвычайно популярную среди технократов в 60-е годы, а также теории как позитивной, так и негативной конвергенции, позволявшие рассмотреть с относительно унифицированных позиций противостоявшие тогда друг другу западный и восточный блоки.

Порожденная естественной эволюцией глубокой и многогранной традиции позитивизма, теория постиндустриального общества не может быть однозначно отнесена ни к экономической, ни к социологической, ни к политологической науке. Ее несколько обособленное положение в ряду прочих социальных доктрин определяется, на наш взгляд, тем, что любая глобальная по своим методологическим принципам и масштабу охватываемых проблем теория не может не занимать особого места в ряду ограниченных своими прагматическими задачами прикладных концепций.

В силу этого в центре внимания сторонников данной теории находится производство — во всех его аспектах, включая организационные проблемы. С особой тщательностью анализируются технологические аспекты производства, распределения и обмена, в то время как их классовый характер, вопросы эксплуатации и политической власти остаются в стороне, что особенно заметно на примере изучения ранних этапов развития человечества.

Индустриальному обществу противопоставляется аграрное в качестве предшественника и постиндустриальное в качестве преемника. В последнее время термин «аграрное общество» все чаще заменяется, в полном соответствии с принятой методологией, понятием «доиндустриальное общество». Это, на наш взгляд, вызвано модификацией терминологического аппарата современной запад- ной историографии, классики которой относят начало становления индустриального общества в Европе к началу XIX века. Так, Ф.Бродель пишет: «Использование слова "промышленность" применительно к периоду до XVIII века — или, скорее, до XIX века — не вполне правильно. Промышленность доиндустриальной эпохи, даже в XVIII веке, знала лишь средневековые источники и формы энергии, существуя в условиях господства архаической экономической системы, ничтожной производительности сельского хозяйства, дорогостоящих и примитивных способов перевозки и недостаточно развитых рынков»⁶²; А.Собуль связывает становление индустриального общества во Франции с событиями первой четверти XIX столетия⁶³. Исследователи экономического развития европейских стран в XVI—XVIII веках предпочитают использовать для обозначения доиндустриальной фазы развития понятие «мануфактурная экономика» как более совершенное, чем «промышленное хозяйство»⁶⁴, а с начала 70-х годов, после выхода в свет известной статьи Ф.Мендельса⁶⁵, термин «протоиндустриализация» все более становится синонимом процесса перехода от аграрной системы к индустриальной⁶⁶. Таким образом, возникающая триада «доиндуст-риальное — индустриальное — постиндустриальное общество» приобретает вполне завершенный с методологической и терминологической точек зрения характер.

Основным признаком доиндустриальной стадии развития общества считается такая организация производства, при которой почти вся рабочая сила занята в непосредственном производстве предметов потребления, в основном продовольствия, механизмы обмена неразвиты, процессы урбанизации находятся в зачаточном состоянии, а политическая элита осуществляет управление обществом без серьезной экономической базы своей власти. По словам Д.Бел- ла, «жизнь в доиндустриальных обществах, которые до сих пор являются основной формой существования для большинства населения мира, представляет собой главным образом взаимодействие с природой. Рабочая сила занята преимущественно в добывающей промышленности: сельском и лесном хозяйстве, горном деле и рыболовстве. Человек использует грубую мускульную силу, действует унаследованными от предыдущих поколений методами, и его восприятие окружающего мира формируется под влиянием природных условий определенной местности — смены времен года, ураганов и бурь, плодородия почвы, запасов воды, глубины залегания полезных ископаемых, периодичности засух и наводнений. Жизненные ритмы определяются обстоятельствами, которые невозможно предвидеть»⁶⁷. Ему вторит О.Тоффлер, отмечающий, что «общества "первой волны" получали энергию от "живых аккумуляторов" — мускульной силы человека и животных — или от солнца, ветра и воды... товары обычно производились кустарным способом; изделия изготовлялись поштучно и на заказ, что в значительной степени относилось и к распределению»⁶⁸. Отличие доиндустриальных обществ от развитого индустриализма наиболее удачно подчеркнуто Ж.Бодрийяром, который указал, что примитивные сообщества не обладали ни специфическим способом производства, ни самим производством в том смысле, в каком эти понятия применимы для анализа современного социума⁶⁹.

Необходимо отметить, что доиндустриальная стадия не противопоставляется исследователями всем остальным этапам общественной эволюции в качестве чего-то такого, что должно быть разрушено и отринуто наступающей индустриальной эпохой. Как подчеркивает Д.Белл, аграрное хозяйство отличается от индустриального тем, что в качестве основного ресурса оно использует сырье, а не энергию, предполагает извлечение продуктов из природных материалов, а не их производство, и вынуждено наиболее интенсивно использовать труд, а не капитал; однако при этом отмечается, что «постиндустриальное общество не замещает индустриальное или даже аграрное общество... оно добавляет новый аспект, в частности в области использования данных и информации, которые представляют собой необходимый компонент усложняющегося общества»⁷⁰. Сравнивая доиндустриальное, индустриальное и постиндустриальное состояния как преимущественно естественную, технологическую и социальную⁷¹ формы человеческих сообществ, пост-индустриалисты никогда не упускают из вида системы складывавшихся в соответствующие периоды личностных взаимоотношений, отмечая, что в доиндустриальных обществах важнейшим аспектом социальной связи была имитация действий других людей, в индустриальном — усвоение знаний и возможностей прошлых поколений, тогда как сегодня интерперсональные взаимодействия становятся в полной мере комплексными и охватывают все стороны социальной структуры⁷².

Сторонники постиндустриальной теории зачастую отмечают методологическую сложность четкого определения отдельных типов общества и тем более их хронологических границ. Ни то, ни другое не рассматривается ими в качестве потенциального недостатка создаваемой теоретической системы, ибо таковая обращена в первую очередь на изучение и утверждение эволюционного, а не революционного начала в истории человечества. Так, Р.Арон, указывая, что индустриальный строй, приходящий на смену традиционному обществу, представляет собой «такой тип социума, который открывает новую эру в историческом развитии», отмечает при этом, что «легко дать абстрактное определение каждой формы социума, но трудно обнаружить его конкретные пределы и выяснить, является ли то или иное общество архаическим или индустриальным»⁷³. Д.Белл, рассматривая процесс становления постиндустриального состояния, также отмечает, что оно приходит «взамен индустриальной системы так же, как она пришла на смену аграрной,.. но это не должно означать прекращения производства материальных благ. Постиндустриальные тенденции, — продолжает он, — не замеща- ют предшествующие общественные формы как "стадии" социальной эволюции. Они часто сосуществуют, углубляя комплексность общества и природу социальной структуры»⁷⁴.

Подобные представления о доиндустриальном и индустриальном периодах предполагают, что и обществу постиндустриальному вряд ли может соответствовать четкая дефиниция, основанная на одном или хотя бы небольшом числе базовых характеристик. В развернутом определении постиндустриализма, данном Д.Беллом, отсутствует четкое обозначение его фундаментального признака. Автор пишет: «Постиндустриальное общество определяется как общество, в экономике которого приоритет перешел от преимущественного производства товаров к производству услуг, проведению исследований, организации системы образования и повышению качества жизни; в котором класс технических специалистов стал основной профессиональной группой и, что самое важное, в котором внедрение нововведений... во все большей степени стало зависеть от достижений теоретического знания... Постиндустриальное общество... предполагает возникновение нового класса, представители которого на политическом уровне выступают в качестве консультантов, экспертов или технократов»⁷⁵. Естественно, что определить хронологические рамки подобного социума оказывается достаточно сложно, да это, как правило, и не входит в задачу его исследователей. Обычно утверждается, что новые тенденции стали нарастать после второй мировой войны, хотя зачастую это происходило в формах, дававших, казалось бы, возможность говорить об экспансии индустриализма⁷⁶; в случае применения в качестве критерия степени развитости третичного сектора своеобразной критической точкой считается середина 50-х годов, когда в США количество работников сферы услуг превысило количество занятых в материальном производстве⁷⁷. Однако реальные изменения, заставившие подавляющее большинство западных футурологов говорить о современных развитых обществах как о постиндустриальных, от- носятся к середине и концу 70-х годов и включают радикальное ускорение технического прогресса, быстрое изменение структуры занятости, становление нового менталитета у значительной части населения, а также возникновение ряда ситуаций, необъяснимых с точки зрения традиционной экономической науки.

Когда сторонники постиндустриальной теории стремятся подчеркнуть радикализацию технических нововведений, чаще всего в качестве примера рассматривается развитие информационных технологий. Анализируя период 40-х — 70-х годов, они отмечают, что смена поколений компьютерной техники и переход от одного технологического решения к другому, более совершенному, происходит со все возрастающей быстротой: скорость развертывания информационной революции не только от трех до шести раз выше темпов развития технологий использования энергии, но и имеет тенденцию к постоянному ускорению⁷⁸. Другим признаком ускорения технического прогресса выступает быстрое сокращение промежутка времени между изобретением нового процесса и началом его использования в массовом производстве: если человечеству потребовалось 112 лет для освоения фотографии и 56 лет — для организации широкого использования телефонной связи, то соответствующие сроки для радара, телевидения, транзистора и интегральной микросхемы составляют 15, 12, 5 и 3 года⁷⁹. Быстрое изменение структуры занятости также связано с 70-ми - 80-ми годами, 1согда количество работников, занятых непосредственно в производственных операциях, сократилось в США до 12 процентов⁸⁰, а весь фабричный пролетариат составлял не более 17 процентов трудоспособного населения⁸¹.

Столь же отчетливо наступление постиндустриальной эпохи проявляется в кризисе традиционных экономических концепций, вызываемом ростом производства и потребления информации. Так как основным ресурсом постиндустриального хозяйства является зна- ние (как теоретическое, так и прикладное), а его использование, в отличие от потребления материальных благ, во-первых, не тождественно уничтожению блага и, во-вторых, может осуществляться одновременно неограниченным числом хозяйствующих субъектов⁸², применение ряда фундаментальных принципов экономической теории оказывается невозможным. Сегодня становятся несоизмеримыми затраты на воспроизводство товаров, учитываемые в трудовой теории стоимости; в то же время устраняется фактор редкости блага, на чем основаны многие постулаты современного макроэкономического анализа. В связи с этим совершенно справедливо утверждение, что вызов, брошенный «Экономиксу» постиндустриальными изменениями, является самым решительным за всю историю экономической науки⁸³.

Именно период с начала 70-х до конца 80-х годов представляется теоретикам постиндустриализма тем историческим этапом, который обусловил становление нового общества. Значимость происходящих изменений тем очевиднее, что, несмотря на относительно прохладное отношение к «революционной» риторике, многие считают преодоление индустриальных тенденций глобальной революцией, не ограниченной технологическими нововведениями, а опос-редующей переход к качественно новому состоянию всего общественного целого⁸⁴, и даже подчеркивают, что эта революция представляется самой значительной из всех, которые когда-либо переживало человечество⁸⁵.

В завершение краткого обзора картины социального прогресса, представленной в рамках постиндустриальной теории, отметим основные методологические принципы выделения трех этапов общественной эволюции. Постиндустриалисты разграничивают эти периоды революционными переходами; подобная периодизация осуществляется ими на основании нескольких критериев, каждый из которых в достаточной степени логически и методологически строг. Постиндустриальное общество противопоставляется доиндустриаль-ному и индустриальному по следующим важнейшим направлениям: основному производственному ресурсу, которым выступает информация, тогда как в доиндустриальном и индустриальном обществе таковым являлись, соответственно, сырье и энергия; характеру производственной деятельности, который квалифицируется как обработка в противоположность добыче и изготовлению; и технологии, называемой наукоемкой, в то время как первые две стадии характеризовались трудоемкой и капиталоемкой технологиями. В результате возникает знаменитая формулировка о трех обществах, первое из которых представляет собой взаимодействие с природой, второе — взаимодействие с преобразованной человеком природой, а постиндустриальное общество выступает в таком случае как взаимодействие между людьми⁸⁶.

Подводя итог этой части вступительной статьи, мы хотели бы обратить внимание на проблему, которая может показаться весьма занимательной для российских исследователей, а именно на некоторые элементы методологического сходства постиндустриальной концепции с теорией общественного развития основоположников марксизма. Мы уже рассматривали этот вопрос в ряде более ранних публикаций⁸⁷, но считаем полезным вернуться к нему, представляя читателям данную антологию.

«Пересечение» марксовой концепции и теории постиндустриального общества произошло, на наш взгляд, на двух различных уровнях, что и привело к весьма глубокому проникновению относительно близких идей в обе концепции. С одной стороны, К. Маркс, творчески усвоивший многие элементы исторических концепций представителей европейского Просвещения конца XVIII века, перенял и целый ряд элементов позитивистского метода, особенно применительно к теории истории. Их сочетание с элементами скорее диалектического мироощущения, нежели диалектического анализа, позволило создать неоднократно исследовавшуюся нами кон- цепцию общественных формаций (Gesellschaftsformationen)⁸⁸, которая может быть названа первьм в истории примером адекватного подхода к социальному прогрессу⁸⁹. С другой стороны, марксистская концепция, даже в ее примитивизированном советскими теоретиками виде, имела в межвоенный и послевоенный период серьезное влияние на западных исследователей, которые формировали наиболее важные общефилософские доктрины в рамках диалога (пусть и не всегда достаточно комплексного и адекватного) с марксистскими взглядами. По целому ряду проблем, в частности по вопросам классовой структуры современного общества, роли технологических изменений в общественном прогрессе, различным аспектам функционирования политических институтов и так далее, важность этого диалога была настолько значительной, что позволила, например, Д.Беллу без всякого преувеличения или иронии говорить о самом себе и о некоторых своих коллегах как о «постмарксистах»⁹⁰. Таким образом, в концепции постиндустриального общества содержится и не может не содержаться целый ряд положений, которые легко могут быть восприняты российскими марксистами и способствовать творческому усвоению ее положений отечественными обществоведами. Остановимся лишь на некоторых из них.

Во-первых, и марксистская концепция, и теория постиндустриального общества основаны на признании того, что источником прогресса цивилизации и его измерителем выступает совершенствование форм и методов материального производства. Какие способы оценки того или иного общества в марксизме или постиндустриализме мы бы ни взяли, они так или иначе связаны с анализом совершенства материального (или нематериального, на соответствующей исторической стадии) производства. Превосходство одного из обществ над другим марксисты оценивают в том числе и по более высокой производительности труда, постиндустриалисты — по источникам энергии и формам производственного процесса; одно из известных марксовых членений исторического процесса — на периоды личной зависимости, вещной зависимости и свободной индивидуальности — хронологически весьма мало отличается от выделения доиндустриального, индустриального и постиндустриального обществ.

Во-вторых, и это представляется наиболее существенным, оба теоретических направления выделяют в истории человечества три большие фазы, причем такое выделение построено на близких методологических принципах, и внутри него может быть прослежено сходство по нескольким направлениям. Так, основоположники марксизма отмечают соответственно архаическую⁹¹, экономическую⁹² и коммунистическую общественные формации (Gesellschaftsforma-tionen, formations de la societe)⁹³, а сторонники постиндустриализма — аграрное, индустриальное и постиндустриальное общество⁹⁴ или первую, вторую и третью «волны» в истории цивилизации⁹⁵ на основе оценки форм и методов общественного производства в соответствующих социумах. И те, и другие признают каждое из предложенных делений относительно условным, и мысль К.Маркса и Ф.Энгельса о том, что коммунизм представляет собой «движение, уничтожающее современное состояние», вполне гармонирует с идеей Д.Белла о постиндустриальном обществе как абстракции, созданной для упорядочения наших знаний о перспективах прогресса цивилизации⁹⁶. Ни первые, ни вторые не считают возможным говорить о четких хронологических границах общественных формаций и индустриального общества; К.Маркс в письме В.Засулич прямо говорит о периоде смены formations de la societe как об отдельной исторической эпохе⁹⁷; Р.Арон признает трудности обнаружения хронологических пределов того или иного общества⁹⁸. Сторонники обеих теорий считают, что каждая новая общественная формация, равно как и каждая новая фаза истории в понимании постиндуст-риалистов не отрицает и не замещает предшествующей, а «покоится на ней как на своем базисе» (К.Маркс) или «добавляет к ней новое измерение»⁹⁹.

В-третьих, как основоположники марксизма, так и классики постиндустриальной теории отмечают, что переходы между общественными формациями и границы индустриального общества ознаменованы революционными изменениями. При этом и те, и другие признают, что переход от первичной общественной формации ко вторичной или от доиндустриального общества к индустриальному представлял собой длительный процесс, который революционен скорее по своей сущности, чем по характеру; переход же, опосре-дующий смену экономической общественной формации коммунистической и индустриальной цивилизации постиндустриальной представляется как основоположникам марксизма, так и сторонникам постиндустриальной теории революцией, способной радикально изменить ход истории и кардинально преобразовать человеческое сообщество. Согласно известному мнению Ф.Энгельса, революция пролетариата будет отлична от предшествующих революций как революция социальная от революций политических; переход к постиндустриальному обществу представляется сторонникам данной теории «наиболее значительной из социальных революций в истории человечества»¹⁰⁰.

В-четвертых, следует отметить значительное сходство в изображении того социума, который трактуется как коммунистическая общественная формация или как постиндустриальное общество. Этот аспект следует, разумеется, рассматривать, делая поправку на исторический период создания марксовой теории. В середине XIX века невозможно было предвидеть технологические прорывы конца XX столетия, однако и при этом основоположники марксизма не раз говорили о техническом прогрессе как основе преобразования общества. Теоретики постиндустриализма, создававшие свои тео- рии тогда, когда информационная революция стала реальностью, также определяют постиндустриальное общество как социум, основанный на высоких технологиях, причем делают это уже не в качестве прогноза, а констатируя имеющие место в реальной жизни изменения. С другой стороны, К.Маркс и Ф.Энгельс совершенно справедливо обозначали грядущее историческое состояние как общество свободной индивидуальности. Развитие способностей человека, экспансия субъект-субъектных взаимодействий, замещение трудовой деятельности проявлениями творческой активности — все это отмечают в качестве основной характерной черты нового состояния и исследователи постиндустриального общества. Общая направленность обеих теорий остается гуманистической, а рассматриваемые ими идеалы — достойными человека целями исторического прогресса.

В-пятых, можно отметить весьма интересные терминологические сходства между марксистской и постиндустриальной доктринами. Они, конечно, могут быть и совершенно случайными, но скорее всего свидетельствуют о чем-то большем, нежели простое совпадение. И основоположники марксизма, и такие известные авторы теории постиндустриального общества, как Г.Кан¹⁰¹ и Д.Белл¹⁰², рассматривают третью большую фазу общественной эволюции как постэкономическую, Симптоматично и то, что ряд постиндустриалистов, в частности Й.Го-ровиц, говоря о современном хозяйстве, отмечают, что понятие факторов производства может быть заменено термином «модели общения»¹⁰³; похожий термин — «форма общения» — активно использовался и К.Марксом в тот период творчества, когда его концепция еще не была тотально подчинена целям обоснования необходимости революционного изменения общества.

Все изложенное свидетельствует, на наш взгляд, о том, что теория постиндустриального общества представляет собой весьма серьезную и глубокую социологическую доктрину, которая имеет продолжительную историю, весьма глубокие и разветвленные корни, разработанную методологическую и терминологическую осно- ву и способна служить действенным средством социального прогнозирования на пороге XXI века. Данная концепция в значительной мере построена на том же фундаменте, на котором была создана и марксистская теория, и сформировалась в противостоянии с нею, результатом чего, однако, стали скорее элементы взаимного сходства, нежели принципиальные и резкие отличия. Все это должно поддерживать значительный интерес российских обществоведов к постиндустриализму, чему мы и стремимся способствовать выпуском этой антологии.

Рассмотрим теперь эволюцию постиндустриальной доктрины на протяжении последних полутора десятилетий и очертим круг проблем, затронутых в этом сборнике, а также основные принципы его компоновки и построения.

В начале 80-х годов внимание к проблемам изучения постиндустриального общества явно притупилось. На наш взгляд, этому есть две причины.

С одной стороны, взлет теории в начале и середине 70-х годов ознаменовал завершение продолжительного периода накопления и интерпретации фактов, позволивших создать эту методологически стройную доктрину. Достаточно очевидно, что после того, как были осуществлены эти глобальные обобщения, следовало ожидать либо нового поиска фактов и, по крайней мере, применения полученных теоретических выводов к прикладным социологическим исследованиям, либо некоторой переориентации на иные теоретические построения. В общем и целом можно утверждать, что каждый из этих моментов имел место в действительности: потенциал дальнейших обобщений был в значительной мере исчерпан, конкретные исследования приобрели массовый характер, а внимание многих социологов оказалось переключено на концепции информационного общества и теорию постмодернизма.

С другой стороны, ряд событий конца 70-х годов поселил в общественное сознание на Западе серьезные сомнения в адекватности постиндустриальной концепции. Одним из наиболее серьезных событий такого рода был сырьевой кризис, вполне продемонстрировавший зависимость западного мира не только от индустриальных, но даже и от сырьевых отраслей хозяйства. Трудные экономические проблемы второй половины 70-х также способствовали переориентации на более традиционные экономические и социологические теории, которые, как казалось, могли подсказать выход из сложившейся ситуации. Наконец, не следует забывать, что быстрый хозяйственный рост в других регионах мира, особенно в Азии, давал почву для предположений, будто потенциал индустриального мира далеко не исчерпан и что высокоразвитые индустриальные державы могут составить серьезную конкуренцию западному постиндустриальному миру.

В этих условиях особое внимание исследователей привлекали две теории, противоположные по своим основным методологическим подходам, но являвшиеся в значительной мере порождением тех же тенденций в социологии, которые привели и к становлению постиндустриальной концепции.

Тот акцент, что теоретики постиндустриализма делали на технологическом профессе и кодификации теоретических знаний как центральных моментах формирующегося постиндустриального общества, не мог не привести к становлению других теорий, также учитывающих эти моменты в качестве основных. Мы уже отмечали, что параллельно с развитием идеи постиндустриализма формировалась и ее специфическая ветвь, делавшая упор на технические и информационные стороны организации современного общества.

Концепция информационного общества была подготовлена фактически всем ходом дискуссии о производительном и непроизводительном труде и различными попытками членения обшественного производства на сектора. Как известно, концепция производительного труда в западной литературе развивалась, в направлении признания производительным все более широкого круга видов деятельности. Различные авторы — от Т.Р.Мальтуса и Дж.Ст.Милля¹⁰⁴ — способствова- ли формированию теории, которая, выраженная позже Ж-Гарнье¹⁰⁵, У.Джевонсом¹⁰⁶ и А. Маршаллом¹⁰⁷, признавала непроизводительной только активность, воплощенную в благах, не обладающих актуальной полезностью. Отказавшись, таким образом, от деления народного хозяйства на отрасли материального производства и непроизводственную сферу, западные социологи перешли к выделению трех секторов общественного производства — первичного, охватывающего сельское хозяйство и добывающие отрасли, вторичного, к которому относилась прежде всего обрабатывающая промышленность, и третичного, представленного сферой услуг. Именно развитие третичного сектора и его доминирование в структуре производства и занятости и рассматривалось многими постин-дустриалистами в качестве важного признака постиндустриального общества.

Однако 80-е годы нарушили это представление. Уже во второй половине 70-х стало очевидно, что тот технологический прогресс, который так внимательно исследовали постиндустриалисты, все более явным образом воплощается в самостоятельном существовании информации и знаний, которые приобретают исключительно важную роль в производственном процессе. К концу 60-х годов доля тех отраслей, которые были непосредственно связаны с производством и использованием знаний (они получили быстро распространившееся название «knowledge industries»), в валовом национальном продукта США оценивалась в пределах от 29¹⁰⁸ до 34,5¹⁰⁹ процента. Их бурная экспансия, начавшаяся в середине 70-х годов и продолжающаяся по сей день, радикально изменила структуру общественного производства.

Информация и знания, понимаемые не как субстанция, воплощенная в производственных процессах или средствах производства, а уже как непосредственная производительная сила¹¹⁰, становятся важнейшим фактором современного хозяйства. Отрасли, производящие знания и информационные продукты, относимые традици- онно к «четвертичному» или «пятеричному» секторам экономики, ныне становятся первичным («primary», пользуясь терминологией М.Пората¹¹¹") сектором, «снабжающим хозяйство наиболее существенным и важным ресурсом производства»¹¹².

Говоря о важности этого ресурса, мы имеем в виду не сугубо качественную характеристику; речь идет не столько о том, что не избыток или недостаток сырьевых ресурсов, труда или капитала, а «концепции, которые люди держат в своих головах, и качество доступной им информации определяют успех или неудачу предприятия»¹¹³, сколько о том, что информационные издержки, как ранее затраты труда или капитала, становятся основными и в чисто количественном аспекте. В 1991 году в США впервые расходы на приобретение информации и информационных технологий, составившие 112 млрд. долл., стали больше затрат на приобретение производственных технологий и основных фондов, не превысивших 107 млрд. долл.¹¹⁴ Рост значения информации настолько стремителен, что к началу 1995 года в американской экономике «при помощи информации производилось около трех четвертей добавленной стоимости, создаваемой в промышленности»¹¹⁵. Именно развитие информационных технологий стало в значительной степени определять экономический потенциал государства в современных условиях и существенным образом влиять на его положение в мировом разделении труда и международной торговле. К 1994 году все виды услуг обеспечили около 22 процентов внешнеторгового оборота стран, входящих в Организацию экономического сотрудничества и развития¹¹⁶, причем 42,2 процента этого товарооборота составили информационные услуги¹¹⁷. Объем рынка коммуникационных услуг в 1995 году составил 395 млрд. долл. (из которых на долю Соединенных Штатов приходится 41 процент¹¹⁸), а рынка услуг по обработке данных — 95 млрд. долл.¹¹⁹ (контролируется США на 75 процентов¹²⁰).

В таких условиях перспектива формирования концепции «информационного общества» становилась вполне закономерной. Как мы отметили выше, этот термин, введенный в научный оборот в начале 60-х годов фактически одновременно в США и Японии Ф.Махлупом и Т.Умесао, положил начало теории, развитой такими известными авторами, как М.Порат, Й.Масуда, Т.Стоуньер, Р.Катц и др. Концепция «информационного общества», казалось, предоставила ее сторонникам возможность позитивного определения наступающего общественного состояния и таким образом позволила сделать шаг вперед по сравнению с теорией постиндустриализма. Между тем подобное утверждение вряд ли можно считать очевидным. Действительно, эта доктрина обогатила наши знания о современном обществе, отметила целый ряд фундаментальных явлений, ранее не получавших должного осмысления. В ее рамках были разработаны многие оригинальные положения, тесно связанные с концепцией стоимости, рассмотрено возрастание и самовозрастание информационной стоимости, проанализированы свойства информации как общественного блага, заложены основы оценки широкого круга информационных благ и целых социальных институтов. Однако идея информационного общества в силу ее излишней зацикленное™ на технологических проблемах развития общественного производства вряд ли могла претендовать на характер целостной социальной теории, каковой представляется нам теория постиндустриализма; более того, значительно развивая некоторые элементы постиндустриальной концепции, она ни в одном из существенных пунктов не противоречила ей и фактически могла рассматриваться как одно из направлений постиндустриализма.

Но в этот же период постиндустриальная теория подверглась критике и с другой стороны, с позиций концепции, претендовавшей даже на более широкие и глобальные теоретические обобще- ния; то была теория, изображавшая современный исторический этап в качестве постмодернити, и на данном направлении следует остановиться подробнее, тем более что эти проблемы затрагиваются в работах, отрывки из которых составили настоящую антологию.

Постмодернизм, основанный на безусловно впечатляющем культурологическом базисе, возник как ответ не на экономические или социальные, а скорее на политические и культурологические проблемы, но, ставя перед собой задачи весьма глобальные, создатели этой теории придали ей форму комплексной социологической доктрины. Характерно, что как заметное общественное явление постмодернизм возник тогда, когда сфера культуры, из которой он объективно вышел, заявила о своих претензиях не только на особое, но и на доминирующее положение среди остальных социальных сфер.

Отметим, что обозначение современного периода как modemus возникло тогда, когда осуществилось жесткое противопоставление христианского мира языческим обществам Средиземноморья¹²¹ как anticuus¹²², подчеркивавшее, что именно христианство может и должно быть отождествлено с реальным прогрессом человечества. Характерно, что распространение этого понятия, особенно активное с V века¹²³, шло параллельно с принятием христианской теории прогресса в той интерпретации, которая была изложена св. Августином и предполагала, что земной путь человечества не будет вечным¹²⁴; в этой и только в этой ситуации обозначение данного отрезка истории как modemus было вполне обоснованным и логичным и могло стать инструментом социологического анализа. Между тем в XVII—XVIII веках, в ходе формирования позитивистской теории, возобладали идеи бесконечности прогресса, а под модернити стали понимать общества, в которых воплотились идеалы эпохи Просвещения. В результате оказалось, что эпоха модернити охватывает все развитие западных обществ начиная с середины XVIII¹²⁵ (иногда утверждается, что с конца XVII¹²⁶ и даже с последней четверти XV¹²⁷) века; именно подобное представление и оставалось доминирующим до середины нашего столетия, и в значительной мере исходя из него постмодернисты создавали элементы своей теоретической конструкции. Таким образом, термин, первоначально являвшийся, если можно так сказать, предельно глобализированным, начинает применяться все более и более часто к весьма конкретному общественному состоянию и фактически обозначает буржуазный строй XVIII—XIX веков в его европейском исполнении.

В сложившейся ситуации нельзя было не видеть двух недостатков концепции. С одной стороны, отождествляя понятие модернити фактически с эпохой господства буржуазного способа производства, теория постмодернизма не предлагала тем самым никакого нового подхода к периодизации истории. С другой стороны, используя весьма условную терминологию, она постепенно оказывалась в плену другого и главного своего недостатка — исключительного релятивизма, который позднее привел ее к многочисленным и глубоким противоречиям.

Мы видели, что первоначально эпоха модернити была определена христианскими теоретиками как период, который вполне можно обозначить в качестве постантичного, если бы тогда были распространены сегодняшние терминологические шаблоны. В XIX и XX веках, когда были радикально изменены прежде всего ценностные ориентации самих исследователей, к anticuus были de facto причислены и средневековые общества; чтобы замаскировать этот прием, модернити стало противопоставляться не античному обществу, а той эпохе, которую стали называть «традиционной» и обозначать как post-traditional order¹²⁸. Все эти методологические ухищрения использовались и используются только для одной цели, которая, впрочем, вполне очевидна: под модернити весьма привычно понимать любой исторический период, кажущийся исследователям вполне развитым и зрелым. Идея модернити подтвердила тем самым свое никем не оспаривавшееся сходство с идеей современности; она продемонстрировала тот факт, что современную эпоху вполне можно и даже должно называть современной эпохой, однако в то же время она показала свою недостаточную эффективность в конкретном социальном анализе. Такое понимание модернити не может не иметь следствием утверждения, что выход за пределы модернити невозможен, идея постмодернити оказывается, таким образом, настолько внутренне противоречивой, что немедленно отрицает самое себя, как только начинает выходить за пределы предмета общения узкого круга интеллектуалов-культурологов и претендовать на определение самостоятельного научного направления. Именно подобные претензии и повлекли за собой глубокий внутренний кризис постмодернистской теории.

Характерно, что появление понятия «постмодернизм» в культурологических трактатах не намного опередило первые случаи его применения в социологии, да и то это «опережение» можно считать весьма условным. В 1934 году, когда Федерико де Ониз впервые использовал термин «post-modemismo» для характеристики испанской и латиноамериканской поэзии начала XX века, стремившейся порвать с канонами прошлого¹²⁹, историки и социологи были вполне готовы к тому, чтобы воспринять всю современную эпоху как post-modem период. Всего через пять лет, в 1939 году, А.Тойнби обозначил таким образом этап, открытый окончанием Первой мировой войны, а в 1946 году отодвинул его границы далее, в XIX век, назвав переломным моментом середину 70-х годов прошлого столетия¹³⁰. В послевоенные годы изучение постмодернистских традиций в литературе и искусстве также шло параллельно с расширявшимся использованием этого понятия философами и социологами; наиболее известные культурологические статьи Л.Фидлера и Л.Мейера¹³¹, где, как считают, был определен интересующий нас термин¹³²», работы И.Хассана и Ч.Дженкса¹³³, посвященные развитию постмодернистских тенденций в искусстве и архитектуре, не говоря уже о трудах Ж.-Ф.Лиотара и Ж.Бодрийяра¹³⁴, заложивших основы постмодернистской психологии, теории языка и других символов, появились на свет даже несколько позже, чем А.Тойнби стал активно использовать понятие постмодернити в своих исторических исследованиях, а К.Райт Миллс и П.Дракер определили формирующийся порядок как post-modem¹³⁵. Спор о приоритетах и источниках данной концепции кажется нам поэтому неплодотворным; можно утверждать, что постмодернизм стал естественной реакцией представителей разных направлений общественных наук и различных сфер искусства на возросшую комплексность социума, выделение в котором неких узких форм человеческой деятельности более не казалось целесообразным.

Нельзя при этом не отметить, что теория постмодернизма основывалась на более широком интеллектуальном базисе, чем любая другая социологическая концепция нашего времени. В XX веке фактически каждое социологическое направление привносило определенные элементы в развитие этой доктрины, т. к. любое развитие объективно приводило к отрицанию прежней социальной системы и в этом аспекте способствовало становлению «постмодернити». Между тем можно утверждать, что в наиболее завершенном виде данное направление представлено группой французских интеллектуалов, чьи идеи произросли на той же почве, что дала жизнь и брожению 1968 года. Такое сочетание самых разнообразных направлений в рамках единой по своему духу теории привело к тому, что сторонники трактовки современного мира в качестве постмодернити были потенциально способны к широкому видению исторической перспективы, однако стоявшие перед ними задачи оказались решены лишь отчасти, и при этом не самым совершенным образом.

С одной стороны, выступая с критикой иных социологических теорий, и, в частности, концепции постиндустриального общества, постмодернисты повторили пройденный ими путь, когда поспешили определить новое общество через максимально резкое его противопоставление предшествующему. По мнению А. Турена, «история модернити представляет собой историю медленного, но непрерывного нарастания разрыва между личностью, обществом и природой»¹³⁶; при этом он указывает, что наиболее опасны разде-ленность социума и активного субъекта¹³⁷, феномен роста отчужденности человека от общества, становящейся непомерно высокой платой за достижение материального и экономического прогресса. Говоря сегодня о растущей плюралистичности общества¹³⁸, многовариантности современного прогресса¹³⁹, уходе от массового социального действия, об изменившихся мотивах и стимулах человека¹⁴⁰, его новых ценностных ориентациях и нормах поведения¹⁴¹ как о важнейших характерных чертах складывающегося общества, сторонники постмодернизма уделяют излишнее, на наш взгляд, внимание остающимся относительно поверхностными процессам демассификации и дестандартизации¹⁴², преодолению принципов фордизма¹⁴³ и отходу от форм индустриального производства¹⁴⁴. Результатом становится ситуация, когда состояние социума, которое претендует на статус качественно нового, противопоставляется не более чем традиционному капитализму — либо как дезорганизо- ванный¹⁴⁵, либо как поздний¹⁴⁶ капитализм, — несмотря на то, что в философских дискуссиях такое понимание затушевывается обильной риторикой. Таким образом, методологически эта концепция не несет в себе ничего качественно нового по сравнению с теорией постиндустриального общества. ¦

С другой стороны, в рамках постмодернизма оказывается почти невозможным четкое терминологическое определение формирующегося социального состояния. Этот момент тесно связан с условиями формирования самой данной доктрины. Возникнув на волне социальных трансформаций 60-х, постмодернизм стал наиболее понятным (но при этом и наименее удачным) термином, в котором воплотились ощущение быстро меняющегося мира, революционные ожидания того времени и который оказался весьма удобным для многих деятелей культуры, политиков и философов¹⁴⁷. На этом этапе постмодернизм еще не был наукой, какой он стал во второй половине 70-х, когда основы нового миропорядка были уже заложены, а социальные и экономические тенденции успешно объяснены в рамках постиндустриальной концепции; сама ситуация как бы предопределяла доктринерский характер нового направления, хотя оно и оставалось обреченным на популярность благодаря своей фразеологии, напоминавшей события переломного периода. По мере того как реальная революционность сходила на нет, революционный и схоластический дух теории оказывался все более явным. Акцентируя внимание на резком ускорении социальных изменений на этапе становления постмодерни-ти, исследователи в то же время не отказывались и от трактовки модернити как эпохи, «отрицающей саму идею общества, разрушающей ее и замещающей ее идеей постоянного социального изменения»¹⁴⁸; в результате оказывалось, что не только современное общество следует рассматривать как постсовременное, но и динамизм его обусловлен не меньшим динамизмом, уже присутствовавшим в прошлом.

К середине 80-х годов постмодернистская теория пришла в состояние явного упадка. Попытки преодоления неструктурированности теории, предпринятые в этот период, в наибольшей степени продемонстрировали всю степень ее несовершенства.

Первым шагом стал осторожный пересмотр отношения к современной эпохе как к периоду постмодернити. Наблюдаемый в сегодняшнем мире технологический, духовный и социальный прогресс все чаще стали обозначать относительно нейтральным терми- ном «модернизация» ¹⁴⁹, причем подчеркивалось, что в этом качестве может рассматриваться лишь комплексный процесс, ведущий к становлению новой социальной структуры, отмечались отличия модернизации как усложнения социальной структуры от собственно развития, которое может не иметь явной позитивной направленности¹⁵⁰. В результате постмодернити стали трактовать не как установившееся состояние, а как некий гипотетический строй, формирование которого относилось к тому периоду, когда процесс модернизации будет завершен¹⁵¹; между тем сама постановка вопроса о том, что процесс естественного развития может иметь какое-то завершение, не может не казаться странной.

Вторым шагом на пути «развития» доктрины стало внесение дополнительной путаницы в применяющуюся терминологию. Если до середины 80-х годов доминировала точка зрения, сторонники которой считали modernity и postmodemity, modernism и postmodernism двумя периодами в социальной эволюции и двумя культурологическими доктринами соответственно¹⁵² или же в иной форме указывали, что первая пара понятий предназначена для исследования социальных различий, тогда как вторая фокусируется на проблемах культуры'0, то во второй половине десятилетия сторонники постмодернистской концепции стали использовать понятия modernity и modernism, postmodemity и postmodernism как взаимозаменяемые. Этот шаг стал очередным признанием неспособности объяснить происходящие изменения в рамках концепции. Когда в начале 90-х годов стало ясно, сколь широкий круг явлений охватывается понятиями модернити и постмодернити, возникла иная позиция: период мо-дернити был ограничен отрезком истории с середины XVII по конец XIX века, тогда как завершающая треть прошлого столетия и первая половина нынешнего века стали обозначаться понятием «модернизм», что должно было подчеркнуть возросшее влияние интеллектуально-культурной сферы на социальные трансформации этого времени¹⁵⁴.

Третьим шагом стало признание, что «контуры нынешнего мира, который может быть обозначен как постмодернистский, весьма отличаются от того, что мы привыкли называть постмодернити»¹⁵⁵; это стало фактически тем последним пределом, за которым объективно начинался распад внутренних оснований теории.

С начала 90-х, когда потенциал саморазвития нового общества стал очевиден, а вероятность очередных переломных моментов оказалась сведенной на нет, начался повсеместный отказ от применения понятия постмодернити к обозначению современной реальности. Инструментом осмысления нынешнего состояния общества попытались было сделать аморфную идею «радикализованной модернити»¹⁵⁶; потом была высказана мысль, согласно которой постмодернити (иногда обозначаемая уже и как постмодернизм) не является историческим преемником модернити (или модернизма), а представляет собой его реконституирование¹⁵⁷; позже приверженцы этой концепции переняли распространившееся в 90-е годы использование термина «beyond», отмечая, что лучше говорить о состоянии, возникающем «beyond modernity», чем собственно о постмодернити¹⁵⁸; отмечалось также, что постмодернити можно рассматривать как завершенное состояние модернити, в котором модернити проявляется в наиболее цельной форме, как modernity for itself¹⁵⁹. Это направление получило свое логическое завершение в утверждении, что то социальное состояние, которое мы сегодня можем наблюдать, скорее всего является зрелой модернити, тогда как прежнее, которое в течение десятилетий именовалось модернити, следует трактовать как ограниченную модернити¹⁶⁰; вся мудрость постмодернистской доктрины в этом случае оказалась сведенной к весьма показательному рассуждению, согласно которому «модернизм характеризуется незавершенностью модернизации, а постмодернизм в этом отношении более современен, чем модернизм как таковой»¹⁶¹.

Это теоретическое отступление сопровождалось радикальными поражениями постмодернистов на двух других направлениях, каж- б. Иноземцев дое из которых считалось в свое время исключительно важным для становления их теории.

С одной стороны, эпоха модернити, формирование которой относилось сторонниками постмодернизма к XVIII веку, рассматривалась ими как порождение европейской хозяйственной и политической практики этого времени. При этом не только указывалось, что «модернити, будучи порождено Европой, в то же самое время само породило Европу» как социальную систему, способную к быстрому и динамичному развитию, но и подчеркивалось, что его расцвет пришелся на XIX век прежде всего как на период «явного доминирования европейской культуры»¹⁶². В соответствии с этим наступление эпохи постмодернити трактовалось не только сквозь призму роста культурного разнообразия¹⁶³ и отхода от принципа национального государства, остававшегося одной из основ европейского политического устройства¹⁶⁴, но и прямо связывалось с утратой европейским регионом доминирующих позиций в мировой экономике и политике и переносом акцентов на иные социокуль-турные модели¹⁶⁵. Однако сначала поражение восточного блока, а в течение последнего года и крушение мифа об эффективности азиатских экономических систем сделали западную модель, о противоречивости и малой приспособленности которой к современным условиям столько раз говорили постмодернисты, единственным мировым лидером накануне наступающего тысячелетия. Такой ход событий исключает любые апелляции к той революционности, на которых строились эмоциональные основы постмодернистской идеологии.

С другой стороны, не менее показательна неудача постмодернистов в их попытках нападок на идеи историзма. Введенный А. Геле -ном термин «пост-история»¹⁶⁶ активно использовался в 70-е и 80-е годы для того, чтобы максимально подчеркнуть значение современного социального перехода. Между тем позднее под воздействи- ем меняющейся реальности подобные подходы трансформировались в утверждения о том, что «преодоление истории" представляет собой не более чем преодоление историцизма¹⁶⁷, причем значение этого термина никогда не было внятно объяснено; затем внимание стало акцентироваться не столько на конце истории, сколько на конце социального начала в истории¹⁶⁸, после чего пришло понимание того, что речь следует вести уже не о пределе социального развития, а лишь о переосмыслении ряда прежних категорий¹⁶⁹; закончилось же все вполне утвердившимися положениями о том, что постмодернити не означает конца истории¹⁷⁰, а Европа сегодня не вышла из истории, как не вышла она и из модернити¹⁷¹.

Все эти отступления от основных провозглашавшихся принципов не могут, на наш взгляд, допускаться в рамках конструкции, претендующей на роль социальной теории, определяемой в данном случае как постмодернизм. Коль скоро поражения на основных направлениях признаны столь явным образом, естественным следствием может быть лишь утверждение о неспособности этой концепции адекватно описывать социальные движения нашего времени.

Таким образом, к середине 90-х годов возникла весьма сложная и противоречивая ситуация. С одной стороны, традиционная постиндустриальная доктрина, подчеркивающая прежде всего центральную роль знания и ускоряющегося сдвига от производства материальных благ к производству услуг и информации, в своем оригинальном виде получила широкое признание, но при этом оставалась скорее методологической основой для развития новых концепций, нежели теорией, которая могла непосредственно применяться для описания новых реалий. С другой стороны, по меньшей мере две доктрины — теория информационного общества с ее вниманием к технологическим сдвигам и переменам и концепция пост- модернизма, построенная вокруг акцента на становление новой личности и ее место в современном обществе, — продемонстрировали определенную односторонность и стали объектами достаточно резкой критики. Нельзя не отметить при этом, что большинство теоретиков, положивших начало традиционной постиндустриальной доктрине, фактически не вмешивались в ход дискуссии, приведшей к подобному размежеванию позиций.

В середине 90-х годов в западной социологии сложилась принципиально новая, на наш взгляд, ситуация, которую мы и хотели бы продемонстрировать на примере тех работ, что вошли в настоящую антологию. Характерной чертой этой ситуации стало возобновление попыток глобального осмысления происходящих перемен, причем подобные попытки оказываются объективно связанными с важнейшими методологическими постулатами постиндустриальной доктрины. Представляется, что причины именно такого направления развития теоретических воззрений на современное общество кроются в резко уменьшившейся неопределенности мирового развития.

В течение 80-х и начала 90-х годов страны Запада, несмотря на сохраняющийся цикличный характер их хозяйственного развития и определенные социальные и политические трудности, преодолели наиболее болезненные противоречия и проблемы, которые угрожали стабильности западной цивилизации.

Во-первых, формирование устойчиво функционирующего хозяйства, основанного на новейших технологических достижениях и не только обеспечивающего быстрый экономический рост, но и не допускающего в течение последних десятилетий того кошмара в виде гигантской безработицы и социальной напряженности, который яркими красками изображался в 60-е годы, обусловило установление социального мира в большинстве развитых стран, а формирование социального рыночного хозяйства свидетельствует, что это изменение в самом ближайшем будущем будет окончательно и прочно закреплено. Результатом стало резкое упрочение внутренней стабильности постиндустриального мира, который впервые стал развиваться на своей внутренней основе, находясь в полной безопасности от значимых социальных потрясений. Все это сформировало фундамент для одного из наиболее важных изменений — радикально обновился менталитет работника и стала складываться новая система ценностей современного человека, адекватная ны- нешней социальной структуре. Появление элементов постматериалистической мотивации становится, на наш взгляд, тем важнейшим фактором, без которого стабильное развитие постиндустриального общества оказывается невозможным, однако (что необходимо подчеркнуть особо) фактор этот фактически не анализировался с должным вниманием в работах основателей постиндустриализма в 70-е годы.

Во-вторых, страны свободного мира одержали важную историческую победу над коммунистическим блоком. Следствия экономического краха социалистической системы и распада Советского Союза были весьма многообразны и, вполне можно утверждать, играли доминирующую роль в определении социального и политического климата в первой половине 90-х годов. С одной стороны, западный мир получил чисто экономические преимущества — от сокращения военных расходов и затрат на сдерживание СССР и его союзников (что стало не последним фактором, позволившим США достичь в 1997/98 финансовом году бездефицитного бюджета) до открывшихся новых возможностей высокоэффективных инвестиций в развивающиеся хозяйственные системы и появления огромного дополнительного рынка сбыта для своих товаров. С другой стороны, что было не менее, а может быть, и более важным, произошел очень сильный сдвиг как на политическом, так и на психологическом, если можно так сказать, уровне: западные страны утвердились в своем положении мирового гегемона и приступили к формированию однополярного мира, который, судя по все-- му, ознаменует первую половину следующего столетия.

В-третьих, огромную роль сыграло и то, что современный тип технологического развития радикально измененил взгляд на экологические проблемы. В 70-е и 80-е годы экологические вопросы, с одной стороны, были существенным фактором внутренних противоречий в постиндустриальных странах, с другой — в значительной степени определяли зависимость западной цивилизации от других регионов мира, богатых природными ресурсами. Сегодня технологическая революция и продуманная внутренняя политика предотвратили ухудшение экологической обстановки в развитых странах, прежде всего в Европе, и сделали разработку и использование природоохранных технологий одной из наиболее привлекательных сфер инвестирования капитала и знаний. Кроме того, применение невозобновляемых ресурсов и энергоносителей сократилось столь резко, что следствием стало катастрофическое для доиндустриаль-ных регионов и России падение цен на полезные ископаемые, лишь увеличившее мощь и влияние постиндустриального сообщества. Все эти три фактора иллюстрируют определенную самодостаточность постиндустриальной цивилизации, достигнутую к середине 90-х годов.

Между тем развитие постиндустриального общества не является процессом беспроблемным и непротиворечивым. Существует целый ряд вопросов, которые, на наш взгляд, могут существенным образом осложнить переход от современного состояния к зрелому постиндустриальному строю; это вопросы экономического, социального и культурологического характера. Не будучи в состоянии рассмотреть их достаточно подробно, остановимся лишь на теме, прямо или косвенно связанной с проблемой адекватности тех рыночных оценок, которые казались незыблемыми и неоспоримыми в условиях индустриализма и которые сегодня кажутся весьма шаткими и неопределенными. В период, когда идеологи российских хозяйственных реформ столь уверенно направляют страну по пути развития рыночной экономики, было бы совершенно неправильно, на наш взгляд, не замечать, что применение традиционных методов и индикаторов наталкивается на серьезные препятствия.

Природа этих препятствий, как мы полагаем, кроется в том, что современная общественная трансформация инициируется изменениями, происходящими прежде всего на индивидуальном, а иногда даже социопсихологическом уровне; как следствие, многие хозяйственные закономерности и отношения нередко приобретают новое содержание, но продолжают рассматриваться с прежних позиций, что может приводить (и приводит) к ошибочным выводам. Даже если оставить за рамками этой вводной статьи проблемы, связанные с новыми социальными конфликтами внутри развитых обществ, с современным пониманием свободы и открывающимися возможностями самореализации личности, нельзя не упомянуть о тех элементах внутренней противоречивости формирующейся цивилизации, которые связаны с изменениями в стоимостных отношениях и в системе собственности.

Распространение нелимитированных, но в то же время невоспроизводимых благ, усиление роли информации и других уникальных ресурсов в производстве готового продукта в любой отрасли промышленности и сферы услуг, снижение доли стоимости сырья, материалов и рабочей силы в цене результата труда, не говоря уже о неэкономически мотивированной деятельности, становящейся важным фактором производственного процесса, — все это делает традиционные характеристики общественного хозяйства все более и более условными.

Особенно заметно это на двух примерах.

Во-первых, с каждым новым шагом на пути становления зрелой постиндустриальной цивилизации становится все более явным несовершенство современных макроэкономических показателей. Такие инструменты оценки хозяйственного развития, как валовой национальный продукт, национальный доход и им подобные (которые, нельзя не отметить, рассматривались Д.Беллом и другими авторами в 60-е и 70-е годы как наиболее важные показатели экономического планирования и прогнозирования), сегодня оказываются анахронизмами. Так, мало уже кто возражает против того, что показатель валового национального продукта содержит информацию только о прямых издержках на производство благ и не в состоянии отразить ущерб, который наносится обществу и окружающей среде их использованием; что в условиях информационной революции движение стоимостных показателей, одним из которых является и ВНП, ничего не говорит о реальном соотношении производимых и потребляемых благ; что за пределами содержания ВНП остаются значение и роль нематериальных активов, важность учета которых сегодня очевидна; что в нем не могут быть отражены качественные характеристики продукта, являющиеся наиболее актуальными в условиях современного производства, и так далее. Отсюда вытекает необходимость пересмотра важнейших хозяйственных индикаторов, самой теории экономического роста и его темпов, переоценка проблемы государственных расходов, внешнего и внутреннего долга и многое другое.

Во-вторых, неадекватность традиционных индикаторов ярко проявляется и на примере роста нематериальных активов современных корпораций, неисчислимых на основании экономических принципов, и связанных с этим последствий. В этой связи следует отметить три весьма тревожных обстоятельства. Первое связано с тем, что суммарная доля нематериальных активов современных компаний и корпораций растет, но этот рост далеко не всегда соответствует увеличению их реального хозяйственного потенциала. Прежние стоимостные показатели оказываются сегодня неспособ- ными адекватно отразить рыночную оценку компаний; об этом свидетельствует увеличение разрыва между стоимостью предприятий, указанной в их балансе, и ее оценкой со стороны инвесторов. Такие процессы радикально воздействуют на все стороны экономической жизни: их проявлением становятся рост фондовых индексов вне реальной зависимости от развития производства материальных благ и услуг и увеличивающийся отрыв суммарных финансовых активов от реальных объемов производства — и это есть второе тревожное обстоятельство. Третье связано с быстрым подъемом курсовой стоимости акций, приводящим к беспрецедентному отрыву финансового и фондового рынков от реального хозяйственного развития, особенно заметному в последние десятилетия.

Все это делает чрезвычайно актуальным анализ роли и места стоимостных отношений в условиях формирования информационного общества, и этот анализ оказывается в центре внимания современных социологов, исследующих проблемы становления постиндустриальной цивилизации.

Учитывая изложенное, нетрудно понять, что развитие постиндустриальной доктрины в 90-е годы приняло весьма специфический характер. Одно из основных проявлений этой специфичности заключается в том, что одновременно стали проявляться две хотя и не противоречащие друг другу, но в исполнении современных социологов достаточно разобщенные тенденции — стремление к широким обобщениям, отмечающее ренессанс теоретических поисков, столь распространенных в 60-е и 70-е годы, и тщательное и детальное изучение частных вопросов, которое было безусловно преобладающим в 80-е. Кроме того, сегодняшние теоретические прорывы в осмыслении природы и направлений развития постиндустриального общества гораздо в большей мере, нежели прежде, порождены изучением частных экономических и социальных проблем. Если, например, исследования Г.Кана, Д.Белла, К.Томина-ги, Р.Дарендорфа и других пионеров постиндустриализма базировались прежде всего на глубоком осознании радикально изменившегося характера современного общества, что было связано как с повышением роли науки, так и с беспрецедентными хозяйственными трансформациями, то сегодня наиболее значимыми оказываются работы, авторы которых пришли к широким теоретическим обобщениям в первую очередь вследствие изучения частных проблем — изменяющейся практики современного менеджмента, пред- почтении работников, политических и экологических особенностей, трансформирующихся принципов оценки производственных и сервисных компаний и так далее. При этом характерно, что по сей день в западной науке не появилось работ, которые могли бы, например, превзойти классический труд Д.Белла о постиндустриальном обществе и возвестить о новой глобальной парадигме, которой должно следовать развитие социологии в XXI веке. Именно поэтому мы говорим о современных исследованиях как о «новой постиндустриальной волне» в западной науке, но не как о возникновении новой теории социального прогресса. На наш взгляд, несмотря на оживление общетеоретической и методологической дискуссий в последние годы, исследование конкретных социальных проблем доминирует сегодня и будет доминировать на протяжении ближайшего десятилетия в рамках постиндустриального направления. И дело здесь не только в необходимости более глубокого обобщения новых фактов, но в гораздо большей степени в незавершенности самих процессов, которые обозначили бы какое-то новое русло в развитии постиндустриальной доктрины.

Сегодняшний мир находится, несмотря на отмеченные выше факторы его устойчивости, в гораздо более динамичной и даже несколько хаотической фазе по сравнению с той, когда были созданы работы классиков постиндустриализма. Нельзя не вспомнить, что Д.Белл основывал свои теоретические построения прежде всего на таких фактах, как явное обострение внимания к научным исследованиям и их практическое применение (что было очевидной тенденцией с конца второй мировой войны), доминирование сервисного сектора над материальным производством (что также четко обозначилось в 50-е и 60-е годы) и становление социально ориентированного рыночного хозяйства (что было неизменной целью как европейских, так и американского правительств в 60-е и начале 70-х годов). Таким образом, его книга фиксировала тенденции, достаточно явно проявлявшиеся на протяжении по крайней мере четверти столетия, и описывала первый этап становления постиндустриального строя, который к тому времени казался вполне завершенным. В современных условиях мы являемся свидетелями существенно иной ситуации. Сырьевой и экологический кризис, особенно драматично проявившийся в середине 70-х, был радикально преодолен только к началу 90-х; распад социалистической системы, на идее сосуществования с которой была в значительной мере основана прежняя концепция, произошел всего десять лет назад; информационная экономика пока еще только формируется, а рост фондовых индексов и возможная в связи с этим дестабилизация стали приметой последних лет. Весьма характерно, что только в прошлом году разразился экономический кризис в Азии, которая совсем недавно, как предполагали, могла бросить вызов западному хозяйственному превосходству; это углубило понимание роли именно информационного прогресса, а не индустриальной мощи современных государств. Таким образом, сегодняшние теоретические обобщения объективно не могут быть столь глобальными и четкими, как четверть века назад, хотя само их появление свидетельствует о том, что этап простого накопления фактологических данных, неизбежно следующий за периодом быстрого теоретического развития любой концепции, приближается к своему естественному завершению.

Итак, мы подошли к вопросу о том, какие группы социологов определяют современное состояние постиндустриальной теории. Несмотря на всю условность, мы считали бы возможным выделить три типа исследователей, работы которых оказывают наиболее сильное влияние на формирование нового облика данной концепции.

К первой группе мы отнесли бы ученых, которые принимали участие (причем многие из них весьма активное) еще в дискуссиях 70-х годов, но сегодня представляют уже не столько результаты исследований относительно частных проблем, а широкие концептуальные работы. Наиболее ярким представителем этой группы может служить П.Дракер, один из самых известных творцов современной теории менеджмента, опубликовавший в 1995 году ставшую бестселлером книгу «Посткапиталистическое общество», в которой он изложил свои воззрения на современное состояние и перспективы развития западной цивилизации. Нельзя не отметить, что в этой работе термин «посткапиталистическое общество», введенный Р.Дарендорфом в 1959 году, фактически впервые получил детальное обоснование и стал основой концепции, претендующей на глобальный характер. К той же группе относится Дж.К.Гэлб-рейт, патриарх американской экономической науки и автор «Нового индустриального общества». В своей книге «Справедливое общество» (1996) он излагает комплексное видение мира, стоящего на пороге нового столетия. С меньшим, нежели у Дж.К.Гэлбрейта, налетом долженствования, опираясь на последние тенденции ми- рового прогресса, подходит к рассмотрению современных проблем в своем труде «Будущее капитализма» и Л.Туроу, возглавляющий школу менеджмента при Массачусетсском технологическом институте. Как и прежде, исследуют вопросы взаимодействия индивида и общества, личности и государства такие известные социологи, как американец А.Этциони («Новое золотое правило», 1997) и французский социалист А. Турен («Сможем ли мы жить вместе?», 1997). Весьма интересно трактует будущее западного мира и перспективы межцивилизационного диалога один из ведущих американских политологов, участвовавший еще в политических дебатах 70-х, С.Хан-тингтон («Столкновение цивилизаций и формирование нового мирового порядка», 1997).

Все эти работы, хотя они и посвящены различным проблемам (а потому помещены в разные части представляемой антологии), близки друг другу по целому ряду аспектов. Во-первых, их авторы — известные социологи, не понаслышке знающие об экономических и политических процессах, которые ознаменовали послевоенный период, пережившие многие потрясения, выпавшие на долю западных стран, и уже в силу этого способные к самым глубоким и неординарным обобщениям. Во-вторых, каждый из них пришел к потребности создать посвященные глобальным проблемам работы в силу продолжительного и всестороннего исследования определенного типа проблем, сформировавшегося в западном обществе в последние десятилетия. В-третьих, представленные исследования выполнены в главном русле постиндустриальной теории, и их авторы не покушаются на ее методологические основы, а скорее обогащают концепцию, аккуратно и бережно инкорпорируют в нее новые элементы; ни одна из названных здесь работ в явной форме не претендует на создание альтернативной глобальной теории.

Вторая группа исследователей способна, на наш взгляд, определить лицо западной социологии в начале нового столетия. Это не означает, что речь идет исключительно о молодых ученых, выступивших в 90-е годы со своими новаторскими работами. Мы говорим о представителях разных поколений, которые акцентируют свое внимание на относительно частных социальных проблемах, но уже накопили явный потенциал для глобальных обобщений и формулирования новой концепции перспектив цивилизации. К предста-' вителям этой группы, работы которых включены в нашу антологию, относятся молодой американский исследователь Ф.Фукуяма, из- вестный прикладной социолог Р.Инглегарт, ведущий японский футуролог Т.Сакайя и шведский исследователь Л.Эдвинссон. На первый взгляд, между ними можно найти гораздо больше черт различия, нежели сходства. Ф.Фукуяма, получивший известность в 1989 году, после опубликования его статьи «Конец истории» (на ее основе он написал затем книгу под тем же названием), изначально поставил весьма глобальные вопросы и наметил весьма перспективные цели; между тем новая его книга («Доверие», 1995), отрывок из которой включен в этот сборник, показывает не только глубокую обоснованность целого ряда приведенных в первой работе положений, но и раскрывает весьма нетрадиционный взгляд автора на вопросы современной социальной эволюции. Напротив, Р.Инглегарт в двух представленных здесь работах («Культурный сдвиг в зрелом индустриальном обществе», 1990, и «Модернизация и постмодернизация», 1997) проделывает совершенно противоположную эволюцию, начиная с исследования системы предпочтений и ценностей личности в наиболее успешно развивающихся постиндустриальных странах и переходя затем к осмыслению того, как эти изменения воздействуют на поляризацию современного мира и определяют происходящие в нем процессы. Т.Сакайя, посвятивший целый ряд своих трудов исследованию процессов технологического развития и совершенствования информационных технологий, анализирует вопрос о том, к каким переменам в хозяйственной системе, в мотивах деятельности работников и в стереотипах поведения приводит подобный прогресс и какими могут стать его последствия («Стоимость, создаваемая знанием, или История будущего», 1991). И, наконец, Л.Эдвинссон, признанный сегодня в мире как один из наиболее известных экспертов по проблеме «интеллектуального капитала», ставит в центр своей работы проблему отличия хозяйственной системы, основанной на производстве и использовании интеллектуального капитала как своей важнейшей цели, от традиционной рыночной экономики (Эдеинссон Л., Мэлоун М. «Интеллектуальный капитал», 1997).

Все названные выше работы имеют ряд общих черт, которые, на наш взгляд, и обусловливают их значимость на современном этапе постиндустриальной трансформации. Во-первых, они посвящены важнейшим проблемам современной жизни, связанным с воздействием личностных факторов на ход и направления постиндустриальной трансформации. Они акцентируют внимание на том, что именно роль и значение человека как субъекта производства и активной личности определят основные характеристики социальной системы будущего, где доминирующая роль материального производства окажется в общем и целом преодоленной. Во-вторых, авторы большинства этих работ пока еще не вышли за рамки осмысления пусть и весьма значимых, но все же вполне конкретных социальных проблем; здесь сохраняется большой потенциал для обобщений, а выдвигаемые тезисы могут непосредственно быть проверены на практике. В-третьих, в связи с тесным переплетением общетеоретических проблем и практических вопросов в рамках данной сферы исследования она будет в ближайшие годы развиваться не только в силу одного лишь стремления к обогащению академических знаний, но и под воздействием реальных хозяйственных потребностей, что неизбежно придаст ей определенный динамизм и станет залогом появления у ее современных лидеров большого числа учеников и последователей. Таким образом, мы склон-ны полагать, что именно в этой области в начале следующего столетия будут сделаны наиболее значимые для развития социологической науки выводы и обобщения.

Третья группа представлена исследователями, в творчестве которых пока еще не определилось оптимальное сочетание общетеоретических положений и конкретных, прикладных проблем, актуальных в сегодняшнем обществе. Они издают достаточно много разнообразных работ, но так как мы стремились дать российскому читателю представление прежде всего о достижениях в рамках постиндустриализма, мы не акцентировали на них особого внимания. Исследования подобного типа представлены в антологии отрывками из двух частей трилогии М.Кастельса «Информационная эра» («Становление общества сетевых структур», 1996, и «Могущество самобытности», 1997) и доклада Римскому клубу за 1997 год, выполненного коллективом автором под руководством Э. фон Вайц-зеккера («Фактор четыре», 1997). На первом примере читатель может отчетливо увидеть, как проявляется противоречие между стремлением к исследованию новых фактов и желанием достичь широких теоретических обобщений. М.Кастельс в своем фундаментальном трехтомном исследовании обосновывает, в частности, ту точку зрения, что наиболее важной чертой современного общества является его «сетевой» характер, сменяющий прежнюю стратифицированную структуру. Рассматривая множество различных по сво- ей сути процессов, автор вынужден постоянно примирять различные противоречия в своей концепции, в результате не только не возникает строгой теоретической системы, но даже не определяются внятным образом основные используемые понятия. Этот пример наиболее, на наш взгляд, отчетливо свидетельствует о том, что в современных условиях еще не пришло время для новых обобщений, так как сами развертывающиеся процессы еще не завершены, а их пусть даже подробное, но поверхностное описание не позволяет достаточно ясно выявить существенные тенденции социального прогресса. Похожую позицию, но с учетом специфики поднимаемых проблем, заняли и авторы доклада Римскому клубу, посвященного в основном проблемам экологии. На этот раз в работе доминирует идея проведения ряда мер, осуществляемых на надгосу-дарственном уровне, которые, по мнению авторов, способны предотвратить экологическую катастрофу. Между тем фактически вся книга наполнена примерами, демонстрирующими скорее обратное, а именно то, сколь активно и эффективно используются природоохранные технологии в западных странах на основе уже существующих и четко функционирующих рыночных принципов. В результате книга, насыщенная фактами и примерами, завершается выводами, которые умещаются всего на нескольких страницах, причем большинство из них вполне очевидны, а те, что не могут быть отнесены к этой категории, остаются более чем дискуссионными.

Такие работы отражают два важных момента. Во-первых, они свидетельствуют, что современная ситуация в постиндустриальных странах не может определяться как простая совокупность новых фактов и явлений, а требует тщательного выявления скрытых в ней тенденций. Более того, эти тенденции вряд ли могут найти сегодня отражение в новой броской доктрине; скорее, они находятся в русле сделанных ранее футурологических прогнозов. Во-вторых, такие исследования лишний раз подтверждают, что современный социальный прогресс не является заданным и управляемым процессом; правильнее рассматривать его как некий сложный процесс, естественным образом развивающийся на основе внутренних закономерностей. В частности, преодоление экологической опасности стало явно выраженной тенденцией не под воздействием мифических всемирных экологических налогов, а вследствие такого прогресса технологий, который сделал ресурсе- и энергосберегающие методы производства экономически выгодными. Поэтому, на наш взгляд, разного рода глобалистские и по самой своей идее нормативного -кие работы не имеют серьезных перспектив в условиях современной эпохи, имеющей ярко выраженный переходный характер.

Обращаясь непосредственно к композиции предлагаемой антологии, хотелось бы сделать несколько пояснительных замечаний. Сама идея издания подобной книги в определенной мере была инициирована сборником «Новая технократическая волна на Западе», изданном в Москве издательством «Прогресс» в 1986 году. В значительной мере именно это определило и похожее название данной антологии. В те времена, когда каждая новая переводная книга воспринималась с огромным интересом, я, тогда студент экономического факультета Московского университета, был восхищен работой, которую проделали составители этого сборника. Сегодня мне кажется очевидным то, насколько искусственно был сужен круг авторов, чьи работы оказались включенными в книгу 1986 года. Кроме того, в нее вошли не только отрывки из фундаментальных работ тех или иных авторов, но также их статьи и выступления, которые скорее популяризировали ранее заявленные позиции, чем были примерами новаторского изложения. И, наконец, даже к моменту публикации отобранные тогда фрагменты имели как минимум десятилетнюю историю, а то и относились даже к началу 70-х. Тем не менее именно то издание, вызвавшее столь живой и неподдельный интерес у меня и многих моих друзей и коллег, рассматривалось мною как ориентир, которого надлежало держаться и который хотелось превзойти.

В нашей антологии представлены 22 книги, изданные в середине и второй половине 90-х годов. Хотелось познакомить российских читателей прежде всего с теми работами, которые вышли в течение последних трех лет и, скорее всего, еще не известны ни большинству читающей публики, интересующейся социальными проблемами, ни даже многим специалистам. Вполне возможно, что кто-то из авторов вообще не знаком российским исследователям, так как их работы имеют достаточно специальный характер, а реферирование и рецензирование выходящих на Западе книг по социологической проблематике сегодня практикуется в России меньше, чем в 80-е годы. В то же время мы стремились по возможности широко представить также и труды мэтров современной социальной науки, работы которых, несомненно, известны отечествен- ным ученым (а некоторые даже переводились в СССР и России), чтобы продемонстрировать направления их новейших исследований и достигнутые результаты.

Все выбранные для публикации тексты сгруппированы в четыре части, отражающие, на наш взгляд, основные блоки проблем, над которыми работают современные западные социологи.

Первый раздел посвящен методологическим проблемам современной социальной теории. Здесь представлены работы как признанных классиков экономической и социологической науки, таких, как П.Дракер, Дж.К.Гэлбрейт, Э.Гидденс или Л.Туроу, так и молодых исследователей (в частности, Ф.Фукуямы) и авторов, чьи работы имеют скорее популярный характер (таких, как Ч.Хэнди), но оказывают весьма существенное воздействие на формирование современного «интеллектуального климата» и мировоззрение молодых социологов. Именно работы такого рода позволяют нам утверждать, что методология исследований современного общества в русле постиндустриальной традиции представляется вполне жизнеспособной и может быть успешно использована социологической наукой в наступающем XXI веке.

Во втором разделе рассматриваются главным образом проблема самосознания современного человека, его мотивов и целей, его отношения к другим людям и к обществу в целом. Поскольку эта тема так или иначе обсуждается в большинстве представленных в сборнике работ, выбрать те из них, что следовало бы поместить именно в эту рубрику, было достаточно непросто. В конечном счете мы остановились на двух книгах Р.Инглегарта, втором томе трилогии М.Кастельса и последней работе А.Этциони, в которых данная проблема однозначно находилась в центре предпринимаемых авторами исследований.

Третий раздел кажется нам исключительно важным по двум причинам. Во-первых, в нем представлены авторы, в своем большинстве неизвестные отечественному читателю, либо отрывки из книг, редко цитирующихся даже на Западе (к таким относится, например, «Адаптивная корпорация» О.Тоффлера, выходившая всего лишь одним изданием, но содержащая тезисы, весьма ценные для понимания основ деятельности современной компании). Во-вторых, именно в этом разделе содержатся прямые или косвенные указания на то, что нынешняя система хозяйства весьма серьезно отличается от капитализма свободного рынка, который российские реформаторы стремятся построить, считая его образцом современного общества. Центральной проблемой этого раздела выступает вопрос об источниках богатства постиндустриальных наций, о неприменимости традиционных стоимостных ориентиров, о формировании и использовании «человеческого» и «интеллектуального» капитала.

В четвертом разделе объединены весьма разнородные работы по актуальным проблемам современного мира — от взаимоотношений развитых и развивающихся стран до экологических задач. Здесь читатель найдет и концептуальные работы М.Кастельса и А. Турена, и фрагменты из книг, авторы которых делают акцент на проблемах не столь теоретических и рассматривают их с конкретных позиций сегодняшнего дня. Это прежде всего новая книга Донеллы и Ден-ниса Мидоузов, авторов нашумевшего первого доклада Римскому клубу; сегодня под влиянием устойчивого развития постиндустриальных стран авторы вынуждены пересмотреть ряд апокалипсических прогнозов, выдвинутых ими ранее. Глубокий анализ современных международных проблем, содержащийся в трудах С.Хантинг-тона и бывшего министра труда США Р.Райха, также представляет значительный интерес. Не останется незамеченным и отрывок из книги А.Гора, дающей представление о нем не только как о видном деятеле Демократической партии и вероятном кандидате на пост президента США в 2000 году, но и как о серьезном ученом-экологе.

С учетом того, что авторы большинства представленных в сборнике книг мало знакомы отечественному читателю, мною подготовлены подробные научно-биографические справки о каждом из них (некоторые были любезно предоставлены самими авторами). В рамках этих справок предпринята также попытка оценить каждую из представленных книг в целом, равно как и отметить ее влияние на ход современных научных дискуссий.

Завершая вводные замечания, мне хотелось бы отметить заслуги тех моих друзей и коллег, без помощи которых выход этого сборника был бы невозможен. Прежде всего я хочу адресовать самые теплые слова г-ну Георгию В. Зеленину, сотруднику аппарата ЮНЕСКО, который горячо поддержал эту идею осенью 1997 года. На основе обсуждений ряда работ западных социологов, которые мы провели с ним в Париже с октября 1997 по май 1998 года, и родился окончательный план данной книги. Ему также принадле- жиг окончательный выбор большинства отрывков, вошедших в настоящую антологию. Особой благодарности заслуживают переводчики с английского и французского языков, в течение долгих месяцев работавшие в Париже и Москве. Г-н Алексей И. Антипов оказал мне значительную помощь в редактировании переведенных текстов. Г-н Деннис Иган с января по август 1998 года установил контакты с издательствами и авторами, владевшими правами на издание соответствующих отрывков, и оформил все необходимые разрешения на публикацию их в России. Профессор Д. Белл благосклонно обсудил со мною содержание сборника и указал на необходимость как включения в него ряда работ, так и на желательность исключения некоторых текстов, первоначально планировавшихся к публикации. Г-жа Вера А. Медведева приняла участие в поиске наиболее точных формулировок в переведенном фрагменте из книги А.Турена.

В заключение же остается пожелать читателю вынести из книги те идеи, которые он сочтет полезными. В. Иноземцев