Питер Фердинанд Дракер — признанный патриарх современного менеджмента — родился 19 ноября 1909 года в Вене. Юридическое и экономическое образование подучил в Австрии и Великобритании. Степень доктора гражданского и международного права была присвоена ему Франкфуртским университетом (Германия) в 1931 году. Большую часть жизни Питер Дракер провел в Англии и США.
В 30-х—50-х годах П.Дракер занимал должности обозревателя и редактора нескольких британских газет (в качестве собственного корреспондента «The Guardian» он в 1930—1931 годах работал в течение семи месяцев в СССР), а также был советником в ряде английских и американских банков. Научная карьера Л.Дрвкера началась в Беннингтон колледже, штат Вермонт, США, в качестве профессора социальной философии. В 1939 году вышла его первая книга — «Конец экономического человека», выдержавшая в AH&IUU и США более двадцати изданий. С 1950 по 1971 год П.Дракер работал профессором Школы бизнеса при Нью-Йоркском университете, с 1971 года является профессором социологии и управления Клермонтского университета (Claremont Graduate School) в Клермонте, штат Калифорния. В разные годы П.Дракер сотрудничал с рядом крупнейших международных корпораций и некоммерческих организаций, Suit советником по проблемам управления ряда американских министерств, а также правительств Канады и Японии.
Профессор Дракер является автором тридцати книг; в их числе ставшие в США бестселлерами «Будущее индустриального человека» [1942}, «Теория корпорации» [1946], «Невидимая революция» [1976], «Менеджмент в эпоху перемен» [1980]', «Новые реалии» [1989]', «Посткапиталистическое общество» [1993]. Его работы переведены более чем на двадцать языков, а научные заслуги отмечены высшими наградами Нью-Йоркского и Гарвардского университетов. В 1987 году Клермонтский университет назвал в его честь свою школу менеджеров, с 1995 года функционирует международный ФондДракера (Drucker Foundation), специализирующийся на проблемах исследования управления в некоммерческих организациях. П.Дракер является почетным профессором шести американских университетов, а также университетов Бельгии, Чехии, Великобритании, Испании, Швейцарии и Японии. Его перу принадлежат, помимо научных работ, два романа, книга мемуаров и исследование по японской живописи конца XIX — начала XX века, Профессор Дракер женат, у него четверо детей и шестеро внуков. Он живет в городе Клермонт, штат Калифорния.
Книга «Постэкономическое общество» (1993), изданная в 14 стра-нах на восьми языках, развивает и систематизирует идеи, изложенные в более ранних работах П.Дракера. Ее ядром является концепция преодоления традиционного капитализма, причем основными признаками происходящего сдвига считаются переход от индустриального хозяйства к экономической системе, основанной на знаниях и информации, преодоление капиталистической частной собственности и отчуждения в его марксовом понимании, формирование новой системы ценностей современного человека и отказ от идеи национального государства в пользу глобальной экономики и глобального социума. Изменения, происходящие под воздействием этих процессов, рассматриваются автором как сущностные черты современной эпохи - периода радикальной трансформации основ общественного устройства, а не стабильного развития определенной социальной системы. По мнению П.Дра-кера, аналогичными по своему историческому значению могут быть названы лишь эпохи Ренессанса и становления основ индустриального общества. Характер исследуемых проблем делает книгу исключительно разносторонней; большое внимание уделяется в ней не только экономическим, но социологическим, моральным и психологическим вопросам, встающим перед современным социумом. Два важнейших тези- ca — о том, что сегодня основной импульс прогресса исходит не от социальной структуры, а от отдельной активной личности, и что нынешнее время требует от каждого человека активных действий по преобразованию не только общества, но прежде всего самого себя, — придают работе гуманистический пафос.
Композиционно книга состоит из трех частей, озаглавленных «Общество», «Политика» и «Знание». В каждой из них под соответствующим углом зрения рассматривается проблема места современной творческой личности в коллективе, организации и социуме. С таких позиций автор подходит к постановке целого ряда принципиальных социологических и экономических вопросов — о согласовании интересов индивида и коллектива и возникновении нового типа противоречий в обществе, стратификация в котором основана на способности генерировать новые знания; о пересмотре роли и значения традиционных факторов производства; о методологических основах определения эффективности использования информации и знаний. Книга не дает однозначных ответов на большинство из поставленных вопросов, что, однако, согласуется с авторским подходом, согласно которому общество, находящееся в процессе трансформации, не может быть изучено в полной мере.
Мы предлагаем читателям первую главу книги, названную «От ка- • питализма к обществу знания» (стр. 19—47 в издании Harper-Collins). Здесь не затронут целый ряд специальных вопросов, но читатель получает тем не менее достаточно полное представление о методологии, применяемой автором к исследованию современного западного общества. Выбор данного отрывка для публикации в России был согласован нами с профессором Дракером в ходе личной встречи с ним в Клермон-те в феврале 1998 года. Он любезно предоставил нам также биографическую справку, материалы которой использованы в настоящем представлении его работы российскому читателю.
ПОСТКАПИТАЛИСТИЧЕСКОЕ ОБЩЕСТВО*
Всего за полтора столетия, с 1750 по 1900 год, капитализм и технический прогресс завоевали весь мир и способствовали созданию глобальной цивилизации. Ни капитализм, ни технические новшества сами по себе не были чем-то новым; проявляясь с некоторой периодичностью, они в течение многих веков были хорошо известны и на Западе, и на Востоке. Абсолютно новым явлением стали темпы их распространения и всеобщий характер проникновения сквозь культурные, классовые и географические преграды. Такие темпы и масштабность распространения превратили капитализм в Капитализм с большой буквы, в целостную систему, а технические достижения — в промышленную революцию.
Это превращение происходило под воздействием радикальных изменений в самой концепции знания. И на Западе, и на Востоке знание всегда соотносилось со сферой бытия, существования. И вдруг почти мгновенно знание начали рассматривать как сферу действия. Оно стало одним из видов ресурсов, одной из потребительских услуг. Во все времена знание было частным товаром. Теперь практически в одночасье оно превратилось в товар общественный.
В течение столетия — на протяжении первого этапа этой трансформации — знания использовались для разработки орудий труда, производственных технологий и видов готовой продукции. Это стало началом промышленной революции, но в то же время породило феномен, который Карл Маркс (1818—1883) называл «отчуждением», привело к возникновению новых классов и классовых войн, а с ними и к идеологии коммунизма. На втором этапе, который начался приблизительно в 1880 году и достиг своей кульминации в конце второй мировой войны, знание в новом его понимании на- чали применять к трудовой деятельности. Результатом стала револю-ция в производительности труда, которая за семьдесят пять лет превратила пролетария в среднего буржуа с доходом, приближающимся к уровню представителей высшего сословия. Таким образом революция в производительности труда положила конец классовой войне и идеологии коммунизма.
Последний этап начался после второй мировой войны. Сегодня знание уже применяется к сфере самого знания, и это можно назвать революцией в сфере управления. Знание быстро превращается в определяющий фактор производства, отодвигая на задний план и капитал, и рабочую силу. Пожалуй, нынешнее общество еще преждевременно рассматривать как «общество знания»; сейчас мы можем говорить лишь о создании экономической системы на основе знания (knowledge society). Однако общество, в котором мы живем, определенно следует характеризовать как «посткапиталистическое».
На протяжении веков капитализм в той или иной форме периодически возникал и в восточных, и в западных странах. Известны многочисленные периоды стремительного появления технических изобретений и новшеств, и многие из них приводили к не менее радикальным техническим преобразованиям, чем в конце XVIII — начале XIX века1. Однако изменения последних 250 лет беспрецедентны и уникальны по своим темпам и масштабам. Если раньше капитализм представлял собой лишь один из элементов общества, то Капитализм с большой буквы превратился в общественную сис- тему. Если в прежние времена распространение капитализма ограничивалось какой-либо отдельной местностью, то современный капитализм — Капитализм с большой буквы — охватил всю Западную и Северную Европу всего лишь за какие-то сто лет — с 1750 по 1850 год, а затем, в последующие 50 лет, распространился на всю обитаемую территорию планеты.
Капитализм прежних эпох был уделом небольших, замкнутых общественных групп. Он почти не затрагивал аристократию, землевладельцев, военных, крестьян, людей свободных профессий, ремесленников, даже наемных рабочих. Капитализм с большой буквы повсюду, где бы он ни появлялся, активно проникал во все слои общества и трансформировал их.
В Старом Свете с давних времен происходило быстрое внедрение новых орудий труда, производственных технологий, материалов, сельскохозяйственных культур, методов — всего, что сегодня входит в понятие «технология».
Немногие из современных изобретений могут сравниться по скорости распространения с очками, которые были изобретены еще в XIII веке. Разработанные примерно в 1270 году на основе экспериментов в области оптики английского монаха-францисканца Роджера Бэкона, в 1290 году они уже использовались пожилыми людьми для чтения при папском дворе в Авиньоне, к 1300 году — при дворе султана в Каире, а не позднее 1310 года — при дворе императора монгольской династии в Китае. Только швейная машинка и телефон — два главных изобретения XIX века — сопоставимы с ними по темпам распространения.
Однако в прежние эпохи любые технологические преобразования — практически без исключений — не выходили за рамки отдельного ремесла или узкой сферы применения. Только через двести лет — в начале XVI века — изобретение Бэкона стали использовать для коррекции близорукости. Гончарный круг широко применялся в Средиземноморье еще в 1500 году до н. э.; сосуды для при- Посткапиталистическое общество готовления пищи, для хранения воды и продуктов питания имелись в каждом доме. Но принцип гончарного круга начал впервые использоваться в сугубо женском ремесле — прядении — только лишь к 1000 году н. э.
Аналогичным образом усовершенствование ветряной мельницы около 800 года превратило этот механизм из игрушки, каковой он являлся с древнейших времен, в настоящий станок (причем полностью «автоматизированный»), однако в кораблестроении этот механизм стал применяться только триста с лишним лет спустя — после 1100 года. До этого корабли приводились в движение только при помощи весел; если сила ветра и использовалась для этой цели, то лишь в качестве вспомогательного источника энергии, и лишь в том случае, если он дул в попутном направлении. Действие паруса основано на том же принципе, что и работа ветряной мельницы, и необходимость создания такой его разновидности, которая позволяла бы использовать энергию бокового и встречного ветра, ощущалась давно. Конструкция ветряной мельницы была усовершенствована где-то на севере Франции или в Нидерландах, и хотя жители этих регионов хорошо разбирались в кораблях и мореплавании, на протяжении нескольких столетий никому не приходило в голову, что механизм, изобретенный для перекачивания воды и перемалывания зерна, т. е. для использования на суше, можно применить и на море.
Изобретения, сделанные в ходе индустриальной революции, незамедлительно внедрялись повсеместно, во все ремесла и отрасли промышленности, где только это было возможно. Эти изобретения с самого начала воспринимались как технологии.
Между 1765 и 1776 годом Джеймс Уатт (1736—1819) усовершенствовал паровую машину, превратив ее в рентабельный источник энергии. Сам Уатт использовал паровую машину только для откачки воды из шахт; именно для этого она и была изобретена Томасом Ньюкоменом в начале XVIII века. Но один из ведущих производителей металла в Англии быстро понял, что усовершенствованную паровую машину можно также применять для подачи воздуха в домну, и сделал заказ на вторую машину, изготовленную Уаттом. Компаньон Уатта Мэтью Боултон (1728—1809) сразу же сообразил, что паровую машину можно использовать в качестве источника энергии в любых видах промышленного производства, особенно в крупнейшей из всех обрабатывающих отраслей — тек- стильной. Тридцать пять лет спустя американец Роберт Фултон (1765—1815) пустил по Гудзону первый пароход. Еще через двадцать лет паровой двигатель установили на колеса, и получился паровоз. К 1840, самое позднее — к 1850, году паровой двигатель полностью изменил все виды производственных технологий, от изготовления стекла до печатного дела. Произошли коренные изменения в области дальних сухопутных и морских перевозок, начались преобразования в сельском хозяйстве. К тому времени паровая машина применялась по всему миру, за исключением Тибета, Непала и внутренних районов тропической Африки.
В XIX веке считали (а многие считают и до сих пор), что промышленная революция — первый случай в истории, когда изменения в «способе производства», пользуясь терминологией Маркса, изменили социальную структуру общества и привели к формированию новых классов — капиталистов и пролетариев. Это мнение неверно. В период с 700 по 1100 год под влиянием развития техники в Европе также появились два новых класса — феодальные рыцари и городские ремесленники. Рыцари возникли благодаря изобретению стремени, появившемуся в Средней Азии около 700 года; ремесленники — благодаря усовершенствованию водяного колеса и ветряной мельницы и их превращению в настоящие машины, которые впервые в истории человечества приводились в движение природными силами воды и ветра, без использования мускульной силы человека.
Благодаря стремени стало возможным вести боевые действия верхом; без стремени наездник с копьем, мечом или тяжелым луком в руке тут же упал бы с коня согласно третьему закону Ньютона. На протяжении нескольких веков рыцарь оставался непобедимой «боевой машиной». Но этой машине требовалась поддержка «военно-аграрного комплекса», представлявшего собой совершенно новое явление в истории. У немцев вплоть до XX века дворянское имение называлось Rittergut, т. е. дословно «рыцарское поместье», которое имело свой правовой статус, было наделено экономическими и политическими привилегиями и состояло не менее чем из пятидесяти крестьянских дворов или около двухсот душ крестьян, производивших продукты питания для «боевой машины» — самого рыцаря, его оруженосца, трех коней и дюжины конюхов и слуг. Иначе говоря, стремя привело к возникновению феодализма.
Ремесленники древности были рабами. Ремесленники первого «машинного века» — европейского средневековья — стали городским правящим классом, «бюргерами», которые впоследствии создали уникальный облик европейского города, а затем готический стиль и стиль эпохи Возрождения.
Эти технические новшества — стремя, водяное колесо и ветряная мельница — распространялись по всему Старому Свету с огромной быстротой. Однако классы, возникшие в ходе промышленной революции, в целом так и остались чисто европейским явлением. Только в Японии около 1100 года возник класс независимых ремесленников, которые пользовались большим уважением и—до 1600 года — значительной властью. Что же касается стремени, то японцы хотя и пользовались им для верховой езды, боевые действия по-прежнему вели в пешем строю. Правителями Японии, преимущественно аграрной страны, были дайме— князья, имевшие под своим началом пеших воинов. Они облагали податями крестьян, но своих феодальных поместий не имели. В Китае, Индии и мусульманских странах упомянутые технические новшества также не вызвали социальных перемен. В Китае ремесленники по-прежнему оставались крепостными и не имели какого-либо общественного статуса. Военные не стали землевладельцами, оставаясь, как в древние времена в Европе, профессиональными наемниками. Да и в самой Европе социальные перемены, вызванные первой промышленной революцией, окончательно сформировались лишь почти четыре столетия спустя.
В то же время общественные преобразования, вызванные наступлением современного капитализма и промышленной революцией, в полной мере проявились в Западной Европе менее чем за сто лет. В 1750 году капиталисты и пролетарии все еще представляли собой маргинальные группы; собственно говоря, пролетариев — в том смысле, в котором это слово использовалось в XIX веке, т. е. промышленных рабочих, — почти еще не было. К 1850 году капиталисты и пролетарии превратились в наиболее динамичные классы. Они быстро становились доминирующими классами общества повсюду, куда проникали капитализм и современная техника. В Японии этот процесс занял менее 30 лет, начиная с Мэйдзи исин в 1867 году до войны с Китаем в 1894 году, немногим больше времени потребовалось в Шанхае и Гонконге, Калькутте и Бомбее, а также в царской России.
Благодаря высоким темпам и огромным масштабам преобразований капитализм и промышленная революция создали мировую цивилизацию2.
В отличие от некоторых идеологов XIX века, таких, как Гегель и Маркс, которые склонны были упрощать общественное развитие, мы знаем сегодня, что крупные исторические события редко бывают вызваны одной конкретной причиной и имеют единственное объяснение. Как правило, они происходят в результате кумулятивного действия целого ряда независимых друг от друга обстоятельств и процессов.
Примером может служить возникновение компьютера. Своими корнями его идея уходит во времена разработки двоичной системы исчисления, когда немецкий математик и философ XVII века Гот-фрид Лейбниц понял, что все числа можно выразить при помощи двух цифр — 0 и 1. Второй важнейшей предпосылкой стало открытие английского изобретателя XIX века Чарльза Бэббиджа (1792— 1871), который изобрел настоящую «вычислительную машину», способную при помощи зубчатых колес, т. е. механики, выполнять в десятичной системе четыре простейших действия арифметики — сложение, вычитание, умножение и деление. Несколько позже, уже в начале нынешнего века, два английских ученых-логика — Альфред Норт Уайтхед и Бертран Рассел — в своем труде «Основания математики» доказали, что любое понятие, представленное в четкой логической форме, может быть выражено математически. На основе этого открытия американец австрийского происхождения Отто Нейрат, работавший специалистом в области статистики в Департаменте военной промышленности США в период первой мировой войны, пришел к выводу, в те времена абсолютно неожиданному и крамольному, что любая информация, будучи представлена в количественной форме, имеет абсолютно одинаковый вид, к какой бы сфере деятельности она ни относилась, что позволяет использовать одни и те же методы обработки и представления данных. Немного раньше, незадолго до первой мировой войны, американский инженер Ли де Форест изобрел свой аудион (ламповый усилитель), способный преобразовывать электронные импульсы в звуковые волны, что позволило передавать речь и музыку по радио. Двадцать лет спустя инженеры, работавшие в небольшой компании по производству перфокарт под названием «Ай-Би-Эм» (IBM), сообразили, что аудион можно использовать для электронного переключения с 0 на 1 и обратно.
Не будь любого из этих элементов, не было бы и компьютера. Какой из них наиболее важен, определить очень трудно. Но при одновременном наличии их всех появление компьютера стало практически неизбежным. По чистой случайности компьютер изобрели американцы. Этой случайностью стала вторая мировая война, которая заставила американское военное ведомство выделить огромные средства на разработку машин для быстрых расчетов местонахождения высокоскоростных самолетов и морских судов противника (хотя положительные результаты этих разработок появились гораздо позже, когда война уже давно закончилась). Если бы не это обстоятельство, компьютер, скорее всего, изобрели бы англичане. По сути дела, первый действующий компьютер, названный «Лео», разработали специалисты английской корпорации «Джей Лайонз энд Компани» в 40-е годы, но компания не имела достаточных средств, чтобы конкурировать с Пентагоном, и ей пришлось отказаться от своего замечательного (и гораздо более дешевого) изобретения.
Превращению капитализма в Капитализм с большой буквы, а технического прогресса — в промышленную революцию способствовал целый ряд отдельных событий, не всегда связанных друг с другом. Наиболее известную из имеющихся на этот счет теорий — о том, что Капитализм явился детищем «протестантской этики», — развивал в самом начале нашего века немецкий социолог Макс Вебер (1864—1920). К настоящему времени эта теория оказалась в значительной мере дискредитированной ввиду недостаточной ее обоснованности. Немногим больше данных имеется для подтверждения одной из идей Маркса, высказанной несколько раньше, согласно которой паровой двигатель — новый генератор энергии — требовал столь значительных вложений капитала, что ремес- ленники уже не могли финансировать свои «средства производства» и вынуждены были уступить руководящую роль и управление капиталистам.
Имеется, однако, один важнейший элемент, без которого такие общеизвестные явления, как капитализм и технический прогресс, не могли бы превратиться в социальную пандемию всемирного масштаба. Этим элементом стало радикальное изменение значения знания, которое произошло в Европе около или вскоре после 1700 года3.
Существует множество теорий о пределах и природе знания — столько же, сколько было метафизиков в истории философии, начиная от Платона (400 г. до н.э.) и кончая Людвигом Витгенш-тейном (1889—1951) и нашим современником Карлом Поппером (род. 1902). Но со времен Платона на Западе появились только две теории — и еще две были созданы на Востоке — относительно значения и функции знания. Мудрец Сократ полагал, что единственная функция знания — это самопознание, т. е. интеллектуальный, нравственный и духовный рост человека. Его основной оппонент, блестящий и высокообразованный философ Про-тагор, утверждал, что цель знания — сделать деятельность человека более успешной и эффективной. Для Протагора знание есть логика, грамматика и риторика; впоследствии именно эти предметы и составят тривиум — три основные дисциплины времен средневековья, которые, собственно говоря, и по сей день в целом соответствуют понятию широкого образования (то, что у немцев называется «Allgemeine Bildung»). Две теории знания, возникшие на Востоке, были в целом аналогичны западным. С точки зрения конфуцианства, знание — это понимание того, что и как нужно говорить, чтобы добиться своей цели и успеха в земной жизни. Для даосистских и дзен-буддистских монахов знание есть самопознание, путь к просвещению и мудрости. И хотя между этими двумя теориями имеются очевидные разночтения относительно самого смысла знания, у них нет разногласий относительно того, что не есть знание. Знание никогда не означало способности к действию. Полезность не есть знание; полезность есть умение, навык — то, что по-гречески называется techne. В отличие от своих восточных современников, китайских конфуцианцев, с их безмерным презрением ко всему, кроме книжной мудрости, и Сократ, и Протагор с уважением относились к techne.
Но и для них techne не означало знания. Оно имело лишь конкретное применение и не содержало каких-либо общих принципов. Знания капитана корабля о плавании из Греции в Сицилию нельзя было применить в каком-либо другом деле. Более того, приобрести умение и навыки можно было только поступив в обучение или накопив собственный опыт. Умение, techne, нельзя было объяснить словами ни в устной, ни в письменной форме; его можно было только показать. Вплоть до 1700 года и даже позднее в английском языке понятие «ремесло» обозначали словом «mystery» (дословно «таинство») — и не только потому, что человек, овладевший секретами того или иного ремесла, давал клятву не раскрывать этих секретов, но и потому, что ремесло было недоступно тому, кто не прошел обучения у мастера и не перенял на практике его тайн.
Понятие «технология» сформировалось за какие-то пятьдесят лет, начиная с 1700 года. Само это слово предполагает, что в нем содержится techne, т.е. секреты ремесла, и «-логия», т.е. организованное, систематизированное, целенаправленное знание. Первое техническое учебное заведение — Школа мостов и дорог — было основано во Франции в 1747 году; за ним последовали первая Школа сельского хозяйства в 1770 году и первая Школа горного дела в 1776 году (обе в Германии). В 1794 году был основан первый технический университет — Политехническая школа во Франции, а вместе с ней возникла и профессия инженера. Вскоре, в период с 1820 по 1850 год, в систематизированную отрасль знания были преобразованы медицинское образование и медицинская практика.
Параллельно с этим в Великобритании с 1750 по 1800 год наблюдался переход от патентов, закреплявших монопольные права для обогащения королевских фаворитов, к патентам, выдаваемым в целях содействия применению знаний для разработки новых орудий труда, изделий и производственных технологий, а также в целях поощрения изобретателей, делавших свои открытия всеобщим достоянием. Такая политика не только положила начало целой эпохе стремительного технического изобретательства в Великобритании; она также привела к тому, что ремесло перестало быть таинством и секретом.
Величайшим документом, свидетельствовавшим о грандиозном переходе от ремесла к технологии, стала «Энциклопедия» — одна из наиболее значительных книг в истории, изданная с 1751 по 1772 год Дени Дидро (1713-1784) и Жаном Д'Аламбером (1717-1783). В этом знаменитом труде была предпринята попытка представить в организованном и систематизированном виде знания обо всех ремеслах, чтобы дать людям возможность получить «специальные знания», не нанимаясь в ученики. Не случайно статьи в «Энциклопедии», посвященные конкретным ремеслам, например, прядению или ткачеству, были написаны отнюдь не ремесленниками. Их авторами стали «специалисты в области информации»: аналитики, математики, логики, в том числе, например, Вольтер и Руссо. Основная идея «Энциклопедии» состояла в том, что успешные результаты материальной деятельности, от разработки орудий труда и технологий до производства готовых изделий, достигаются через систематизированный анализ и целенаправленное применение знаний.
Кроме того, «Энциклопедия» учила, что принципы, приносящие положительные результаты в одном ремесле, дадут их и в любом другом, а это было равнозначно разрушению традиционных представлений об ученом и ремесленнике.
Ни одно из технических учебных заведений XVIII века не стремилось к выработке новых знаний, как, впрочем, не стремились к этому и создатели «Энциклопедии». Никто даже не пытался рассуждать о применении науки для разработки орудий производства, технологий и изделий, т. е. об использовании научных знаний в области техники и технологии. Эта идея созрела лишь через сто лет, в 1830 году, когда немецкий химик Юстус фон Либих (1803—1873) изобрел сначала искусственные удобрения, а затем — способ сохранения животного белка. Тем не менее первые технические школы и «Энциклопедия» выполнили задачу, которая, пожалуй, имела гораздо более важное значение. Они свели воедино, систематизировали и сделали всеобщим достоянием techne, навыки и секреты различных ремесел, сложившиеся на протяжении тысячелетий. Практический опыт они преобразовали в знания, практическое обучение — в учебники, секреты — в методологию, а конкретные действия — в прикладную науку. Все это послужило основой для промышленной революции — процесса глобального преобразования общества и цивилизации на основе развития техники.
Именно это изменение в значении знания и обеспечило неизбежность и доминирующую роль современного капитализма. Стремительное развитие техники привело к такой потребности в капитале, которая во много раз превосходила возможности ремесленников. Новая техника и технология требовали концентрации производства, т. е. перехода к мануфактуре. Накопленные знания невозможно было эффективно применить в десятках тысяч мелких мастерских в городах и в кустарном производстве на селе. Для этого требовалось сосредоточить производство под одной крышей.
Для применения новой техники и технологии требовалось много энергии, источником которой служили вода или пар и которую невозможно было поделить между множеством мелких производителей. Однако энергетические нужды, будучи важным фактором, имели все же второстепенное значение. Главное заключалось в том, что производство, основанное на умении, навыках и мастерстве ремесленников, почти в одночасье сменилось производством, основанным на технике и технологии. В результате столь же стремительно капиталисты заняли центральную позицию в экономике и общественной жизни. До того они всегда оставались «на вторых ролях».
Вплоть до 1750 года крупные предприятия принадлежали не частным владельцам, а государству. Старейшим, а в течение нескольких столетий и крупнейшим производственным предприятием Старого Света был знаменитый арсенал, которым владело и управляло правительство Венеции. Даже «мануфактуры» XVIII века, такие, как Мейсенский и Севрский фарфоровые заводы, находились в собственности государства. Но уже к 1830 году в странах Запада преобладали крупные частные капиталистические предприятия. Еще через 50 лет, ко времени смерти Маркса в 1883 году, они распространились по всему миру, за исключением таких его удаленных уголков, как Тибет и пустынные районы Аравийского полуострова.
Конечно, распространению техники и капитализма оказывалось сопротивление. Случались целые восстания, например, в Англии и в немецкой Силезии, но они носили местный характер, продолжа- лись несколько недель, самое большее несколько месяцев, и были не в состоянии даже замедлить темпы экспансии капитализма. <...>
Труд Адама Смита «Исследование о природе и причинах богатства народов» появился в тот же год, когда Джеймс Уатт получил патент на усовершенствованную паровую машину. Но в своей книге Смит практически не уделяет внимания станкам, фабрикам и промышленности. В ней по-прежнему анализируется ремесленное производство. И сорок лет спустя, после наполеоновских войн, фабрики и станки еще не стали определяющим фактором с точки зрения философов и писателей, внимательно следивших за развитием социальных процессов. Они не играют почти никакой роли в экономических теориях Давида Рикардо (1772—1823). В романах Джейн Остин, самого тонкого критика общественных процессов Англии начала XIX века, вы не встретите ни промышленных рабочих, ни банкиров. Общество в ее представлении является в полной мере «буржуазным», но оно остается доиндустриальным, обществом помещиков и арендаторов, приходских священников и морских офицеров, адвокатов, ремесленников и торговцев. Только в далекой Америке Александр Гамильтон увидел, что машинное производство быстро становится основной формой хозяйственной деятельности. Но даже из его последователей мало кто обратил внимание на «Доклад о производствах» (1791); к нему вернулись лишь через много лет после смерти Гамильтона — в 1804 году.
Тем не менее уже в 30-е годы прошлого столетия Оноре де Бальзак издавал один за другим пользовавшиеся огромным успехом романы, в которых изображал жизнь капиталистической Франции, где доминирующую роль играли банкиры и фондовая биржа. Спустя еще 15 лет фабричное производство и станки, а также новые классы — капиталисты и пролетарии — стали занимать центральное место в книгах Чарльза Диккенса. В романе «Холодный дом» (1852—1853) новое общество и его противоречия образуют побочную сюжетную линию в противопоставлении двух способных братьев — сыновей управляющего имением. Один становится крупным промышленником на севере страны и намеревается добиться избрания в парламент, чтобы бороться против власти землевладельцев. Другой остается верным вассалом разоренного, поверженного, никчемного (но докапиталистического) «дворянина». Другой роман Диккенса — «Тяжелые времена» (1854) — первое и, бесспорно, наиболее яркое про- изведение о промышленном строе, в котором повествуется об остром конфликте на ткацкой фабрике и жестокой классовой борьбе.
Небывалые темпы преобразования общества привели к социальной напряженности и конфликтам иного порядка. Сегодня мы знаем, что широко распространенное, если не всеобщее, мнение о том, что фабричным рабочим в начале XIX века жилось тяжелее, чем безземельным работникам в доиндустриальной деревне, ни в коей мере не соответствует действительности. Конечно, им приходилось тяжело, и обращались с ними грубо. Но они в огромных количествах приходили на фабрики именно потому, что здесь им было лучше, чем на самом дне пребывающего в застое тиранического и голодающего сельского общества. <...> «Прекрасная зеленая земля Англии», которую Уильям Блейк в своей знаменитой поэме «Новый Иерусалим» надеялся освободить от новых «мельниц Сатаны», реально представляла собой сплошную сельскую трущобу4.
Хотя индустриализация с самого начала означала для населения улучшение материального положения, а не «обнищание», согласно знаменитому выражению Маркса, преобразования шли головокружительными темпами, и это глубоко шокировало людей. Представители нового класса — пролетарии — «отчуждались» от средств производства (еще один термин, придуманный Марксом). Такое отчуждение, предсказывал он, с неизбежностью приведет к эксплуатации пролетариата <...>. Это, в свою очередь (по Марксу), будет служить основой концентрации собственности у кучки крупных владельцев и растущего обнищания бесправного пролетариата — до тех пор, пока система не рухнет под тяжестью собственного веса, а оставшиеся немногочисленные капиталисты не будут свергнуты пролетариями, которым «нечего терять, кроме своих цепей». бы заинтересованы в повышении производительности труда и могли бы установить гармоничные взаимоотношения на основе применения знания к процессу производства. Наиболее глубоко эти идеи были восприняты работодателями и профсоюзными лидерами Японии после окончания второй мировой войны.
Немного найдется людей, оказавших такое влияние на развитие науки, как Тейлор, равно как и тех, чьи идеи сталкивались бы с таким упрямым непониманием и усердным перевиранием7. Отчасти Тейлор пострадал потому, что история доказала его правоту и неправоту его оппонентов-интеллектуалов. Отчасти его идеи игнорируют потому, что презрительное отношение к труду все еще сохраняется, особенно среди интеллигенции. Конечно, такое занятие, как земляные работы (наиболее известный пример из Тейлора), «образованный человек» не сможет оценить по достоинству, а тем более признать его важность.
Однако в значительно большей степени репутация Тейлора страдала именно из-за того, что он применил знание к исследованию процесса труда. Для профсоюзных лидеров того времени это было сушим проклятием; кампания общественного презрения, поднятая ими против Тейлора, была одной из самых злобных в американской истории.
Преступление Тейлора, с точки зрения профсоюзов, состояло в отрицании самого понятия «квалифицированный труд». Любой физический труд — это просто «труд». Согласно тейлоровской системе «научного управления», любой труд анализируется при помощи одной и той же схемы. Каждый рабочий, который способен выполнять работу так, как следует ее выполнять, — «первоклассный работник», заслуживающий «первоклассной заработной платы», т, е. не ниже, а то и выше заработка квалифицированного рабочего, который много лет осваивал секреты мастерства.
Во времена Тейлора особым уважением и влиянием в Америке пользовались профсоюзы, которые действовали на государственных оружейных заводах и судоверфях, где в период до первой мировой войны было сосредоточено все оборонное производство мир- ного времени. Эти профсоюзы представляли собой цеховые монополии, в них принимали только сыновей и родственников ранее принятых членов. Чтобы быть членом такого профсоюза, требовалось пройти профессиональное обучение в течение 5—7 лет, но никакой систематической подготовки или изучения трудовых методик при этом не предусматривалось. Записывать ничего не разрешалось; не было никаких чертежей и эскизов рабочих заданий. Члены профсоюза давали клятву хранить в тайне секреты мастерства и никогда не обсуждать свою работу ни с кем, кроме товарищей по профсоюзу. Утверждение Тейлора о том, что работу можно изучить, проанализировать и представить в виде ряда простых повторяющихся действий, каждое из которых следовало выполнять определенным, приемлемым именно для конкретного работника образом, в определенное время, при помощи подходящих инструментов, представляло собой лобовую атаку на профсоюзы. В ответ они от души поливали Тейлора грязью и добились от Конгресса принятия запрета на проведение «исследований рабочих операций» на государственных оружейных заводах и судоверфях; этот запрет оставался в силе даже после второй мировой войны.
Тейлор навредил своему делу и тем, что владельцев предприятий обидел не меньше, чем профсоюзы. <...> Он упорно настаивал на том, что львиная доля роста доходов в результате внедрения «научных методов управления» должна доставаться рабочим, а не владельцам предприятий. Более того, «четвертый принцип» Тейлора гласил, что и сам рабочий должен участвовать в изучении процесса труда — если не в качестве партнера, то по крайней мере как консультант.
Наконец, Тейлор считал, что власть на предприятии не должна принадлежать его владельцу только на основании права собственности. Предприятием должны управлять наиболее подходящие для этого люди. Иначе говоря, он настаивал на том, что мы сегодня называем «профессиональным управлением», а для капиталистов XIX века это была анафема и «радикальная ересь». Они жестоко критиковали Тейлора, называя его «смутьяном» и «социалистом». <...>
Аксиома Тейлора, согласно которой любой физический труд, квалифицированный или неквалифицированный, можно проанализировать и организовать при помощи знаний, казалась его современникам сущей нелепицей. Представление о том, что в навыках ремесла скрыта некая тайна, господствовало в течение еще многих лет. Именно на нем строилась уверенность Гитлера в своих силах, когда он в 1941 году объявлял войну США. Он считал, что американцам потребовался бы целый флот кораблей, чтобы направить в Европу достаточно крупные военные силы. Америка же почти не имела в то время торговых судов, а эсминцев для их защиты не было вовсе. Кроме того, в современной войне, по мнению Гитлера, в больших количествах требовались высокоточные оптические приборы, а в Америке не было квалифицированных рабочих-специалистов по оптической технике.
Гитлер был абсолютно прав. У США почти не было торгового флота, эсминцев было совсем мало, да и те устаревшие. Производство оптических приборов также практически отсутствовало. Но при помощи тейлоровских научных принципов управления американцам удалось в кратчайшие сроки превратить абсолютно неквалифицированных рабочих, многие из которых в прошлом были испольщиками, родились и выросли в доиндустриальную эпоху, в первоклассных сварщиков и судостроителей. Всего за несколько месяцев такие же рабочие были обучены изготавливать высокоточные оптические приборы, даже более качественные, чем у немцев, и было организовано их конвейерное производство.
Наибольшее влияние Тейлор оказал на систему профессионально-технического обучения рабочих. За сто лет до него Адам Смит был абсолютно убежден, что для приобретения ремесленных навыков, необходимых для изготовления высококачественных изделий, населению любого региона требуется никак не меньше пятидесяти лет, если не целое столетие; в качестве примеров Смит приводил изготовление музыкальных инструментов в Богемии и Саксонии и шелковых тканей в Шотландии. Через 70 лет после Смита, приблизительно в 1840 году, немец Август Борзиг (1804—1854), одним из первых за пределами Англии построивший паровоз, изобрел свою систему профессионально-технического обучения, сочетавшую в себе практику на заводе под руководством наставника с теоретической подготовкой в училище. По сей день эта система является основой производительности труда в промышленности Германии. Но даже по системе Борзига профессиональное обучение занимало от 3 до 5 лет. Позднее, сначала в годы первой, но особенно во время второй мировых войн, американцам с помощью систематического применения тейлоровских подходов к профессиональному обучению удалось обеспечить подготовку первоклассных специалистов всего за несколько месяцев. Именно этот фактор, более, чем какой-либо другой, обеспечил победу США и над Японией, и над Германией.
Все мощные в экономическом отношении державы раннего периода современной истории — Великобритания, США, Германия — стали таковыми благодаря лидерству в развитии техники и технологии. Страны, быстрый рост которых начался после второй мировой войны — Япония, Южная Корея, Тайвань, Гонконг, Сингапур, — обязаны своим подъемом системе профессионально-технического обучения по Тейлору. Она позволила этим странам в короткие сроки научить рабочих практически доиндустриальной эпохи, а потому низкооплачиваемых, трудиться на уровне мировых стандартов производительности. После второй мировой войны профессионально-техническое обучение на основе принципов Тейлора стало единственной эффективной движущей силой экономического развития.
Применение знания к организации труда обеспечило взрывной рост его производительности8. В течение столетий способность рабочих производить или перемещать изделия не увеличивалась. С появлением станков объем производства возрос. Но производительность самих рабочих оставалась не выше, чем у мастеров Древней Греции, строителей дорог Римской империи или ткачей, производивших качественные шерстяные ткани, которые обеспечивали благосостояние Флоренции в эпоху Возрождения.
Но вот Тейлор начал применять знание к организации труда, и уже через несколько лет производительность стала повышаться ежегодно на 3,5—4%, т. е. удваиваться примерно за восемнадцать лет. С тех пор как Тейлор стал внедрять свои принципы, производительность труда в развитых странах увеличилась раз в пятьдесят. Этот беспрецедентный рост и явился основой для повышения материального благосостояния и улучшения качества жизни населения передовых стран.
Примерно половина этой дополнительной производительности воплотилась в увеличении покупательной способности населения, т. е., другими словами, привела к повышению жизненного уровня. Но от одной трети до половины роста производительности реализовалось в увеличении продолжительности свободного времени рабочих. Еще в 1910 году рабочие развитых странах трудились столько же, сколько и во все прежние эпохи, — не менее 3 тысяч часов в год. Сегодня японцы работают 2 тысячи часов в год, американцы — около 1850, немцы — самое большее 1600, а почасовая производительность их труда в 50 раз выше, чем восемьдесят лет назад. Другими проявлениями роста производительности стали развитие системы здравоохранения (доля расходов на медицинское обслуживание в объеме валового национального продукта развитых стран выросла практически с нуля до 8—12%), а также на образование (рост соответствующего показателя составил от двух до десяти процентов и выше).
Как и предсказывал Тейлор, рост производительности труда принес выгоды именно рабочим, или же пролетариям, если пользоваться терминологией Маркса. В 1907 году Генри Форд (1863—1947) выпустил первый дешевый автомобиль — «Форд» модели Т. Однако он был дешевым только по сравнению с другими моделями, представленными в то время на рынке, цена которых, будучи соотнесена со средним уровнем доходов, соответствовала стоимости двухмоторного частного самолета в наши дни. «Форд Т» стоил 750 долларов, что составляло заработок американского промышленного рабочего за три-четыре года; тогда 80 центов в день считались хорошим заработком, и никаких «дополнительных льгот», конечно же, не было. Даже среди врачей немногие зарабатывали более 500 долларов в год. Сегодня рабочий автомобильного завода в США, Японии или Германии, являющийся членом профсоюза, работая всего лишь сорок часов в неделю, зарабатывает, с учетом дополнительных льгот и выплат, 50 тысяч долларов (или 45 тысяч после уплаты налогов), что приблизительно в восемь раз превышает стоимость нового недорогого автомобиля.
К 1930 году система научного управления Тейлора, вопреки сопротивлению со стороны профсоюзов и интеллигенции, получила широкое распространение во всех развитых странах. В результате этого Марксов «пролетарий» превратился в «буржуа». Капитализм и промышленная революция принесли выгоды прежде всего рабочим, а не капиталистам. Этим и объясняется полный провал марксизма в высокоразвитых странах, которым Маркс предсказывал революцию к 1900 году. Этим же объясняется и тот факт, что после 1918 года «пролетарская революция» так и не произошла даже в потерпевших поражение странах Центральной Европы, где царили нищета, голод и безработица. Этим объясняется и то, почему Великая депрессия не привела к коммунистической революции, чего с полной уверенностью ожидали Ленин и Сталин, да и практически все марксисты. К этому времени марксовы пролетарии еще не стали богатыми, но уже превратились в средний класс. Они стали трудиться производительно.
Считается, что Дарвин, Маркс и Фрейд преобразовали современный мир. По справедливости, Маркса в этом ряду следовало бы заменить на Тейлора. Но то, что Тейлору не воздается по заслугам, не так уж важно. Гораздо важнее другое: лишь очень немногие действительно понимают, что именно применение знания к процессам труда обеспечило создание экономики развитых стран, вызвав к жизни бурный рост производительности за последние сто лет. Инженеры считают причиной такого развития машинное производство, экономисты — капиталовложения. Но оба эти фактора как имелись в достатке в первое столетие капиталистической эры — до 1880 года, так существуют в изобилии и поныне. С точки зрения наличия и использования станков и инвестиций второе столетие капитализма мало чем отличалось от первого. Однако в первые сто лет производительность труда рабочих абсолютно не увеличивалась, соответственно не было и роста реальных доходов или сокращения рабочего времени. Второе же столетие коренным образом отличалось от первого, и единственное объяснение тому — применение знания к процессам труда.
Производительность новых классов — классов посткапиталистического общества — можно повысить только путем применения знания к процессам труда. Этого невозможно добиться ни при помощи станков, ни при помощи капитала. В сущности, современное оборудование и капитал в отсутствие влияния других факторов, скорее всего, способны затруднить рост производительности труда, а не способствовать ему.
В те годы, когда Тейлор начинал свои исследования, девять рабочих из десяти были заняты физическим трудом — изготовляли или передвигали различные предметы вручную — и в добывающей, и в обрабатывающей промышленности, и в сельском хозяйстве, и на транспорте. Производительность труда таких рабочих и сегодня увели-
чивается теми же темпами, что и в прошлом, — на 3,5—4 % в год, а в сельском хозяйстве США и Франции даже быстрее. Но революция в производительности труда уже закончилась. Сорок лет назад, в 50-е годы, рабочие, занятые физическим трудом, составляли большинство во всех развитых странах. К 1990 году их доля сократилась до 20% от общего числа занятых. К 2010 году она будет составлять не более одной десятой. Повышение производительности труда рабочих, занятых физическим трудом в добывающей, обрабатывающей промышленности, в сельском хозяйстве и на транспорте, уже не может создавать [дополнительные] материальные ценности само по себе. Революция в производительности труда стала жертвой собственного успеха. Отныне значение имеет только повышение производительности труда людей, не занятых физическим трудом. Для этого требуется применение знания к знанию.
Когда в 1926 году я решил после школы устроиться на работу, а не поступать в институт, мой отец очень расстроился; в нашей семье все становились юристами или врачами. Но он не назвал меня непутевым и не пытался переубедить. Отец не пугал меня тем, что я ничего не добьюсь в жизни. Я был уже взрослым, мог принимать ответственные решения и хотел работать, как взрослый.
Лет тридцать спустя, когда моему сыну исполнилось восемнадцать, я чуть ли не силой заставил его поступить в институт. Как и его отец, он хотел поскорее стать взрослым и быть на равных со взрослыми. Как и его отец, он чувствовал, что двенадцать лет сидения за школьной партой мало чему его научили и вряд ли он сумеет много узнать, если просидит за такой же партой еще четыре года. Как и его отец в том же возрасте, он хотел действовать, а не учиться.
И все же к 1958 году, через тридцать два года после окончания средней школы и поступления на работу в фирму по экспортным операциям в качестве стажера, я понял, что высшее образование мне необходимо. Высшее образование открывало перспективы служебного роста. В 1958 году для американского юноши, выросшего в благополучной семье и хорошо окончившего среднюю школу, от- каз от учебы в высшем учебном заведении означал, что у него нет никаких шансов на успех. В свое время мой отец без труда подыскал для меня место ученика-стажера в солидной торговой фирме. Тридцать лет спустя такие компании не принимали в качестве стажеров выпускников средней школы; а если бы к ним обратился такой выпускник, ему ответили бы следующее: «Пойдите поучитесь четыре года в институте, а потом, возможно, придется продолжить учебу в аспирантуре».
В годы юности моего отца (он родился в 1876 году) высшее образование было уделом молодых людей из богатых семей, а также очень немногих одаренных юношей из бедных семей (мой отец был как раз из таких). Из самых известных американских предпринимателей XIX века только один учился в высшем учебном заведении: Дж. П. Морган поступил на математический факультет Геттингенского университета, но после первого курса бросил его. Большинство их даже не посещало среднюю школу, не говоря уже о том, чтобы ее окончить9.
Во времена моей юности высшее образование уже считалось желательным; оно означало определенный социальный статус. Однако оно не было обязательным и мало что давало для жизни и карьеры. Когда я проводил первое исследование в крупной компании — «Дженерал моторе»10, работники отдела по связям с общественностью всеми силами старались скрыть тот факт, что многие из руководителей фирмы имели высшее образование. В те годы приличнее считалось начать трудовой путь рядовым станочником, постепенно поднимаясь по служебной лестнице11. Еще в 1950 или 1960 году кратчайший путь к достижению уровня доходов среднего класса в США, Великобритании и Германии (но уже не в Японии) лежал не через высшее учебное заведение; для этого сле- довало уже в шестнадцатилетнем возрасте пойти работать на какое-нибудь крупное предприятие, где действовали профсоюзы. Здесь можно было достичь уровня доходов среднего класса уже через несколько месяцев — результат бурного роста производительности труда. Сегодня это практически невозможно. В наше время для таких заработков необходим диплом о высшем образовании, свидетельствующий о систематических знаниях, полученных в учебном заведении.
Изменение значения знания, начавшееся двести пятьдесят лет назад, преобразовало общество и экономику. Знание стало сегодня основным условием производства. Традиционные «факторы производства» — земля (т. е. природные ресурсы), рабочая сила и капитал — не исчезли, но приобрели второстепенное значение. Эти ресурсы можно получать, причем без особого труда, если есть необходимые знания. Знание в новом его понимании означает реальную полезную силу, средство достижения социальных и экономических результатов.
Все эти изменения, желательны они или нет, являются необратимым процессом: знание теперь используется для производства знания. Это третий и, очевидно, последний шаг в его преобразованиях. Использование знаний для отыскания наиболее эффективных способов применения имеющейся информации в целях получения необходимых результатов — это, по сути дела, и есть управление. В настоящее время знание систематически и целенаправленно применяется для того, чтобы определить, какие новые знания требуются, является ли получение таких знаний целесообразным и что следует предпринять, чтобы обеспечить эффективность их использования. Иными словами, знание применяется для систематических нововведений и новаторства12.
Это третье изменение роли знания можно определить как революцию в сфере управления. Как и на двух предыдущих этапах — применения знаний для разработки орудий труда, технологий, видов готовой продукции и применения знаний к процессам трудовой деятельности, — революция в управлении охватила весь мир. Промышленная революция проникла во все сферы жизни и приобрела всемирный масштаб за сто лет — с середины XVIII до середи- ны XIX века. Столь же широкого масштаба революция в производительности труда достигла за семь десятилетий — с 1880 года до конца второй мировой войны. Революция в управлении продемонстрировала те же результаты менее чем за пятьдесят лет — с 1945 по 1990 год.
Для большинства людей сегодня, как и прежде, слово «менеджмент» означает управление производственно-коммерческой деятельностью. Действительно, это понятие возникло первоначально на крупных коммерческих предприятиях. Когда я начинал изучать проблемы управления лет пятьдесят назад, я тоже уделял главное внимание вопросам управления производственно-коммерческой деятельностью. Но вскоре стало ясно, что организация управления необходима на любом современном предприятии и в любом учреждении. Более того, выяснилось, что некоммерческие организации — как государственные, так и негосударственные — еще сильнее нуждаются в эффективной системе управления, поскольку здесь отсутствует дисциплинирующий фактор прибыльности, который довлеет над любым коммерческим предприятием. То, что управление необходимо не только в сфере производственно-коммерческой деятельности, сначала было признано в США. Сейчас это начинают понимать во всех развитых странах.
Сегодня нам известно, что управление носит общий характер, независимо от функций и задач конкретных организаций. В обществе, основанном на знаниях, ему принадлежит особая роль.
Управление существует очень давно. Меня часто спрашивают, кого я считаю самым лучшим или самым великим начальником. Я всегда отвечаю: «Того, кто более четырех тысяч лет назад задумал, спроектировал и построил первую египетскую пирамиду, — и она до сих пор стоит». Но управление — это особый вид трудовой деятельности, значение которого стали понимать лишь после первой мировой войны, да и то немногие. В качестве учебной дисциплины оно появилось лишь после второй мировой войны. Даже в 1950 году, когда Мировой банк начал выделять кредиты на развитие экономики, его специалисты не употребляли слово «управление». В сущности, можно сказать, что управление, изобретенное тысячи лет назад, открыто нами лишь в последние десятилетия.
Этому открытию способствовал, в частности, опыт самой войны и особенно эффективная работа американской промышленно- сти. Но, пожалуй, не менее важную роль в получении управлением всеобщего признания сыграли успехи Японии, достигнутые после 1950 года. В первые послевоенные годы Японию нельзя было назвать слаборазвитым государством, но ее промышленность и экономика были почти полностью уничтожены, а отечественной техники практически не было, Главным национальным достоянием страны была готовность воспринять и приспособить к своим нуждам систему управления, разработанную американцами за годы войны, и в первую очередь — систему профессионально-технического обучения. Всего за двадцать лет — с 50-х годов, когда с ее территории были выведены американские оккупационные войска, до 70-х — Япония стала второй страной в мире по экономической мощи и лидером в развитии техники. После окончания войны в Корее в начале 50-х годов южная часть полуострова была разрушена еще больше, чем Япония семью годами раньше. Да и во все прежние эпохи Корея была отсталой страной, к тому же за тридцатипятилетний период ее оккупации японцы целенаправленно подавляли здесь предпринимательскую инициативу и стремление к получению высшего образования. Однако благодаря деятельности талантливых молодых людей, получивших образование в американских вузах, а также за счет эффективного заимствования и внедрения научных принципов управления Южная Корея за двадцать пять лет превратилась в страну с высокоразвитой экономикой.
Широкое распространение эффективного управления способствовало более точному пониманию того, что же оно представляет собой на самом деле. Когда я начинал изучать проблемы управления во время второй мировой войны и в первые годы после ее окончания, определение понятия «руководитель, начальник, менеджер» звучало так: «человек, отвечающий за работу своих подчиненных». То есть начальник — это «шеф», а управление — высокая должность и власть. Видимо, и по сей день многие имеют в виду именно это, когда говорят о «начальниках», «управлении» и «руководстве».
Но к началу 50-х годов содержание понятия «руководитель» изменилось; оно стало означать: «человек, отвечающий за эффективность и результаты работы коллектива». Сегодня мы понимаем, что и это определение слишком узко, а адекватным следует считать следующее: «человек, отвечающий за применение и эффективность знания».
Это изменение отражает подход к знанию как важнейшему из ресурсов. Земля, рабочая сила и капитал являются сегодня, главным образом, сдерживающими, ограничивающими факторами. Без них даже знание не сможет приносить плодов, а управление не будет эффективным. Но если обеспечено эффективное управление, в смысле применения знания к знанию, другие ресурсы всегда можно изыскать.
То обстоятельство, что знание стало главным, а не просто одним из видов ресурсов, и превратило наше общество в посткапиталистическое. Данное обстоятельство изменяет структуру общества, и при этом коренным образом. Оно создает новые движущие силы социального и экономического развития. Оно влечет за собой новые процессы и в политической сфере.
В основе всех трех этапов повышения роли знаний — промышленной революции, революции в производительности труда и революции в управлении — лежит коренное изменение значения знания. Мы прошли путь от знания (в единственном числе) к знаниям (во множественном числе), т. е. к многочисленным отраслям знаний.
В прежние времена знание носило общий характер. Сегодня знания в силу необходимости стали глубоко специализированными. Раньше не употребляли такое понятие, как «человек, обладающий знаниями». Говорили: «образованный, ученый человек». Образованные люди — это люди широкой эрудиции. Они обладали достаточными знаниями, чтобы вести разговор или писать на самые разнообразные темы, но они не могли заниматься практической деятельностью в какой-либо конкретной области. Есть такая старая присказка: с образованным человеком приятно общаться за обеденным столом, но не дай бог оказаться с ним вдвоем на необитаемом острове, — там нужен человек, обладающий практическими знаниями и навыками. Однако в современном университете «образованных людей» в традиционном понимании могут счесть лишь дилетантами.
Герой повести Марка Твена «Янки при дворе короля Артура» (1889) не был образованным человеком. Он не учил ни латыни, ни древнегреческого, наверное, не читал Шекспира, да и Библию знал довольно слабо. Но он знал и умел делать все, что связано с техникой, в том числе получать электроэнергию и собирать телефонные аппараты.
Сократ полагал, как было уже сказано выше, что цель знания заключается в самопознании и саморазвитии; при этом результаты служат самому человеку. Оппонент Сократа, Протагор, утверждал, что цель знания — уметь сказать что нужно и как нужно. На современном языке это называется «имидж». В течение более двух тысяч лет именно такая трактовка знания имела определяющее значение для западной системы образования и обучения, да и для самого понятия знания. Тривиум эпохи средневековья — система образования, по сей день служащая основой того.что мы называем широким образованием, — включал в себя грамматику, логику и риторику, т. е. умение определить, что сказать и как. Эти средства не годятся для того, чтобы решить, что делать и как. То же самое можно сказать и о дзен-буддистском и конфуцианском понимании знания, а эти две концепции определяли восточную систему образования и культуру Востока многие тысячелетия. Дзен-буддистское понимание было сосредоточено на самопознании, а конфуцианское, подобно тривиуму средневековья, — на китайских эквивалентах грамматики, логики и риторики.
То, что мы теперь называем знанием, ежечасно доказывает свою значимость и проверяется на практике. Знание сегодня — это информация, имеющая практическую ценность, служащая для получения конкретных результатов. Причем результаты проявляются вне человека — в обществе, экономике или в развитии самого знания.
Для получения сколько-нибудь значимых результатов в любой области требуются знания высокоспециализированные. Именно по этой причине традиция, берущая начало у древних, но сохраняющаяся и по сей день в той системе, которую мы называем «широкое образование», понизила статус таких знаний до уровня tech-пе ~ умения, ремесла. Такие знания невозможно было преподавать, их нельзя было выучить; в их основе отсутствовали какие-либо общие принципы. Эти знания были вполне конкретными и специализированными, они были связаны с практическим опытом, а не с учебой, с практической подготовкой, а не со школь- ным обучением. Сегодня мы уже не называем такие специализированные знания «ремеслами», мы называем их «дисциплинами». И это — одно из величайших преобразований в истории развития человеческой мысли.
Научная дисциплина переводит «ремесло» в разряд методологии — таковы, например, производственные технологии, научная методология, количественный метод или дифференциальный диагноз (в медицине). Каждая такая методология преобразует частный опыт в систему, отдельные случаи и события — в информацию. В результате умения и навыки преобразуются в некую систему, которую можно преподавать и усваивать.
Переход от общего знания к комплексу специализированных знаний превращает знание в силу, способную создать новое общество. Но следует иметь в виду, что такое общество должно быть основано на знании, организованном в виде специализированных дисциплин, и что членами его должны быть люди, обладающие специальными знаниями в различных областях. Именно в этом их сила и эффективность. Здесь, в свою очередь, встают фундаментальные вопросы: о ценностях, об общем видении будущих перспектив, об убеждениях, — обо всем том, что обеспечивает целостность общества как единой системы и делает нашу жизнь значимой и осмысленной. <...>